Евангелие от Магдалины - [49]

— Спасибо! — сказала я.

Подкатился трап, и на нем, как на трибуне перед торжественным выступлением, стояли рабочие в синих комбинезонах и тучный полицейский.

Я отвинтила запоры, открыла дверцу. Трап причалил.

Рабочие вошли весело, полицейский мрачно.

— Всем пассажирам выйти и пройти паспортный и таможенный контроль!

Здравствуй, Франция! Мы спустились по трапу. Ветер дул с моря, но сухой и горячий, как из печи. Из Африки!

Опухший, умотанный перелетом Михалыч, шевеля губами, злобно смотрел, как наш саркофаг увозят в зеленый ангар, — над ним, как огромная черная улитка, поднимался спиральный гараж.

Дальше — до неба — вздымался ровный оранжевый срез с кривыми сосенками на краю. А вон оранжевая, острая и загнутая, как круассан, знаменитая гора Виктуар.

Саркофаг скрылся во тьме ангара.

— Все! Накрылись! — прохрипел Михалыч, вытирая пот.

Гуня вскинул голову, как петушок, и, взяв под мышку папочку с нашими прошениями, двинулся к двери.

— Оставь! — Михалыч выдернул у него из-под мышки папку. — Эти все песни только для наших годятся! А тут будет серьезный разговор! — Мрачно, но с надеждой он навел свои буравчики на меня: — Ну, Алена... твой час!

Опять?

— Сделаешь... что хочешь проси!

Я молча двинулась в темноту ангара.

Старшим дежурным по таможне по странному стечению обстоятельств оказался мой знакомый — друг Роже по имени Юге. Тонкие его губы змеились в усмешке.

— Же сви контан де ву вуар![2] — произнес он.

Думаю, не настало еще время рассказывать о том, что происходило в эти полчаса во тьме ангара, освещенной лишь узкими лучами специальных таможенных ламп. Могу лишь сказать, что Юге, может быть, пережил самое сильное потрясение в жизни.

И вот я снова вышла на яркий свет и зажмурилась. За мной на дребезжащей тележке выкатили саркофаг: он был обмотан посередине белым полотном, «склеенным» большой сургучной печатью. Юге проводил меня до выхода из ангара и поцеловал руку на виду у всех.

Михалыч был менее сдержан, залепив мне все лицо мокрыми губищами.

Но лишь когда мы взлетели, я вздохнула легко. Словно гора Виктуар с плеч свалилась! Я глядела в иллюминатор. Невидимый катерок внизу развернул белый хвост по широкой дуге, но при этом словно бы не двигался, застыл в неподвижности на гладкой лазури.

Да, вон тот белый домик на зеленом мысу мне бы подошел.

Уже по границе ночи мы влетали в Африку, в Египет, словно в жерло гаснущего вулкана, — ни земли, ни воды, ни неба, лишь черные и темно-красные жаркие круги, и мы целим в середину.

Потом была тихая провинциальная площадь, словно в какой-то давней-давней, детской-детской Алупке. У нас тоже были когда-то такие вечера: спокойные, душные, неподвижные.

— Стр-р-р-р-растфуйте! — Появившийся из чернильной мглы мальчонка — встречающий — был в майке и в трусах.

Все-таки путешествуем мы больше во времени, чем в пространстве.

Я оглядела наших. У всех были словно детские, растерянные лица. Потом был глухой, странно тихий проезд по тихому городу (уши еще не откупорились).

Потом мы, одетые, а вернее, раздетые, подобно нашему босоногому гиду, сидели, сладко почесываясь, в душном номере у распахнутого окошка, смотрели на затихающую в ночи каирскую жизнь. Прямо под нами (ногой подать) на плоской крыше своего дома мирно укладывалась под белыми балдахинами простая каирская семья: тучный, отливающий потом мужчина и три разного возраста женщины... Его жены? Мы для них вовсе не существовали — не более чем звездные пришельцы... прилетят-улетят. Они тихо переговаривались о чем-то своем, постоянном, незыблемом, иногда похохатывали. Окна высоких отелей смотрели на них со всех сторон, но волновали семью не больше, чем далекие звезды.

Умиленные этим спокойствием, этим их блаженным растворением в теплом темном воздухе, мы стали почти такими же, как они, и плавно перетекли на кровать.

Вскоре, однако, послышались и голоса наших. Михалыч, видно приняв с устатку, исполнял соло. Потом, судя по коротким, отрывистым репликам, дрались Цыпин с Сироткой... Куда ж тут денешься? Как правильно говорил Митя: «Глупо думать, что будут выданы какие-то золотые кирпичи. Строй из тех, что имеются».

У пирамид

— Не!.. Здесь лучше, чем в тюрьме! — От этого радостного восклицания Мити я проснулась. А раз уже проснулась — открыла глаза. Номер был маленький, чистенький, но не более того.

Меня поражала способность Мити восхищаться абсолютно всем. Даже когда я была у него в больнице, он бахвалился всем, что было вокруг. Оказалось, что он там даже загорел. «Вот не верит мне, что я загорел в больнице!» — обижался он.

Меня также удивляла способность Мити каждый раз просыпаться бодрым и свежим, что бы ни происходило накануне.

— Конечно, если по ночам быть сразу в трех магических коронах, как я тебя видела, конечно, отдохнешь! — высказала я ему свою обиду.

Митя, тараща зенки, стал уверять, что в эту ночь в аккурат был не в трех коронах, а всего в двух. И вообще спал плохо, какими-то урывками...

— Урывками?.. Но очень большими, — вздохнула я.

— Как это?

Митя накинулся на меня, мы стали бороться и не успокоились, пока со всеми постельными причиндалами не оказались на полу.

— Я тебе покажу... урывками! — пыхтел Митя.