Евангелие от Магдалины - [51]

Настоящий «командир производства».

Рубашка была белая, но грязная и мятая. Видно, как принял вчера «с устатку», так и рухнул и спал, не раздеваясь, до утра. Да, неухоженный. В этом плане единственная надежда на дочь Мальвинку — но где она? Что-то не верится, чтобы она, с ее энергией, так просто прожила душную южную ночь.

Где, вообще, все? Ну, Марта я видела — там, внизу... но это как раз и внушало наибольшую тревогу. В советские времена в каждой группе был стукач, который всех пас, поэтому все были под руками... Теперь свобода.

Помню, французские мои группы всегда «крепил изнутри» такой псевдоинтеллигент Мотя, с горделивой осанкой, грассирующей речью, в дымчатых очках... Стукач-романтик, как мы называли его... Действительно, заграницу он знал и любил, и, если группа, скажем, прилетала в Париж и, абсолютно дохлая, расползалась отдыхать, возбужденный Мотя летел по номерам, всех поднимал: «Да вы что? Разве можно спать в Париже? Это пгеступление!» — и мчался впереди всех, прихрамывая, в «дивные места». Славный был старикашка. Но утром, как водится, обходил всех: «Извините, у вас не найдется пасты для бритья — у меня кончилась», «Извините, не у вас я вчера оставил портсигар?». И к завтраку все сходились без опозданий. Теперь — другое!

Михалыч продолжал мучить телефончик, стоя над бездной.

— Да ты хоть поешь маленько! — отечески пожалел его Цыпа.

Михалыч устало махнул телефончиком, Гуня тем временем набрал на поднос дивных закусок, три сорта сыра — «камамбер», «бри», «рокфор», два бокала с соком, ветчина с вкрапленными цукатами, круассан... Как раз Мотю, стукача-романтика, он мне и напоминал — потому и вспомнила.

Но насладиться изысканным завтраком ему не удалось: замученный Михалыч уселся рядом на стульчик и вперился в Гуню.

— Контейнер растаможивать надо! Каждый час бабки летят! Где твой получатель?! Ты говорил, все тут схвачено!

Я сочувственно посмотрела на Гуню: да, там, где витает Атеф, ни о какой определенности нельзя и мечтать... он сам — сплошная загадка.

«Делайте все, что он ни скажет», — учил меня в свое время Станислав Николаевич. Где он, кстати? Тоже «витает»? Как-то все тут смутно связано-перевязано между собой, но как? Впрочем, в последнее время это меня волнует меньше, гора Виктуар с плеч у меня свалилась, можно резвиться и отдыхать.

— Вы замечательно выглядите! — вполне искренне сказала я Цыпе.

Человек вроде бы жил в самые мрачные годы — и был барственным, благородным и всеми любимым всегда. Сиротка, правда, немножко подпортила концовку — но это с нашей точки зрения, а не с его. Пожилые султаны всегда, для бодрости, спали в компании молодых наложниц.

— Я приехал сюда работать! — рявкнул Михалыч.

«А вот это зря! Отдыхай! — подумала я. — Неявка получателя — твое счастье». Но вслух, естественно, ничего не сказала.

Как часто люди гонятся за призраком!

— Кофе? Тии? — Темный иссушенный метрдотель в белой куртке склонился над столиком.

Михалыч тряс телефон, как градусник, но он, как нынче говорит молодежь, «не фурычил».

— Он звонил мне перед самым вылетом! — сообщил Гуня и взялся за «камамбер».

Михалыч не отвечал. На лице его одна забота сменялась другой, не менее тяжкой. Где дочурка? И весьма странно ее отсутствие одновременно с этим... иноверцем. Среди вычислений, которые все время потрескивали в голове Михалыча, это, видимо, было из самых сложных.

Дочурка наконец появилась — но не порадовала отца; даже не поздоровавшись, села у лестницы и сразу же задымила. Кстати, наметанным женским взглядом я заметила, что выглядит она не лучше папашки: грязное джинсовое обмундирование, всклокоченные кудряшки — ночь, похоже, тоже провела не лучшим образом. Где?

Обычно сонные, глазки Михалыча наполнились страданием: одно дело — дома привык, но здесь, на чужом Африканском континенте!

— Алло! Алло! Хэлло! — Михалыч даже перешел на английский, но трубка лишь тихонько чирикала, но ничего не сообщала. — Алле... — последний раз прохрипел Михалыч и, опустив трубку, уже с отчаянием уставился на Гуню: ну что?

Гуня величественно развел руками: ну что здесь можно сказать?

Появился Апоп, поначалу всеми принятый за восточного принца: белый костюм, соломенная шляпа, великолепные желтые мокасины.

У Михалыча временно отлегло от сердца. Судя по виду дочки — и Апопа, — у них разные взгляды на комфорт.

Михалыч, уже устало, мысленно пересчитал присутствующих и взвился, как на пружине, и правильно взвился.

— Так... А где Март, эта сука? Какую-то подлянку опять соображает?

Все безмолвствовали, кроме французов, благожелательно взглянувших на бешеного русского, парившегося в тропическую жару в черном костюме. Национальный обычай?

Я хотела было сказать Михалычу, где мы только что видели Марта, но затем передумала: к чему еще одно лишнее расстройство?

Март в этой стране, душной и коварной, наверняка был как рыба в воде: хищная рыба в мутной воде.

Но ловить-то тут уже нечего! Я внутренне ликовала. Ай да умница я!

— Тии? Кофе? — снова возник перед нами благожелательный метр.

— За кого они меня тут держат, вообще? — бушевал Михалыч. — Передо мной ваще весь Питер на цырлах ходит! А тут они что, не врубаются, что ли?! — Он расстроенно тыкал в кнопочки телефона.