Евангелие от Магдалины - [48]

— Серьезно? Из школы помню... закон Бернулли!

— Правильно! — Агапов кивнул, и мы покатили, чуть «прихрамывая» на стыках плит. Он снова посмотрел на меня.

— Там что-то про скорость обтекания воздухом крыла... с одной стороны выпуклее, и воздух, чтобы захлопнуться за крылом, с этой стороны вынужден обтекать быстрей. Поэтому давление с этой стороны крыла больше... или меньше? — Я посмотрела на Агапова, но он смотрел вперед, на взлетную полосу. — Из разницы этих давлений возникает подъемная сила на крыло!

— Точно. — Агапов кивнул. Кабину уже сильно трясло на скорости. — Что мы сейчас и делаем: меняем хорду крыла, сдвигаем щитки-закрылки... Обычная скорость отрыва — двести тридцать — двести пятьдесят!

Мелькали белые столбики, начиная сливаться. И тряска вдруг оборвалась, повисла сладкая тишина, блаженство подступало откуда-то снизу живота... легкий склон на правое крыло, и внизу уже — не громады новостроек, а крохотные коробочки. Вон длинно пылится дорога, но с нашей безумной высоты не видно, кто ее пылит.

Затем мы вошли в белый пар, и высота перестала ощущаться вообще.

Агапов повернулся на кресле и зевнул.

Я вернулась в салон и села к Апопу. Его-то как угораздило в эту поездку? Он сердито отвернулся к иллюминатору и молчал. И вдруг его ухо стало насквозь красным, как роза! Вырвались к солнцу!

Я пересела к окошку на другой ряд и, приплюснувшись к стеклу, смотрела. Облака под нами были абсолютно одинаковые, лежали плотными, сомнутыми ватными валиками, словно снег. Солнышко грело слабо, но вполне ощутимо, как ранней весной. Глядя туда, хотелось беззаботной лыжной прогулки по этим снежным валикам, перед этим выйти с Митей на крыльцо, гулко постучать лыжами, снять шапку с головы и почувствовать, как пригревает солнце. Потом сойти с крыльца, весело переглядываясь, пристегнуть лыжи, как когда-то... «Когда-то» — это, скорее всего, относится к будущему, а не к прошлому. А может, так и останется лишь в душе... где в реальной жизни найдешь такое ровное солнечное поле? В этой сладкой неге я и задремала, и, кажется, такая прогулка с Митей мне и снилась. Иногда я «подпитывалась» из окна, открывая глаза и набирая неги от белого ровного поля.

Я сонно приоткрыла веки в очередной раз и вздрогнула: какие странные впереди облака: острые, торчащие в ряд, мощные, ярко-розовые!.. Горы!! Чуть было не проспала!

Я пошла в кабину.

Агапов и штурман Вася тоже любовались.

— Да... Альпы! — проговорил Вася. — Сегодня хороши!

И вот они уже были всюду — и сзади, и сбоку, со всех сторон, и даже вокруг, почти наравне.

Самолет вдруг странно хрюкнул и затих. Стало непривычно легко в животе.

— Включаю дубль-систему! — проговорил Агапов, самолет ощутимо встряхнуло, словно злобной рукой: что еще за шуточки?!

Снова ровно гудело. И снова обрыв, долгая тишина — с нарастающим тихим свистом.

— Переключаю опять на первую! — произнес Агапов.

Самолет стукнулся, словно встал на что-то твердое, и пошел ровно.

— Видимо, что-то с насосом! Какой-то блевотиной нас заправили! — сказал Агапов куда-то вниз.

Кому это он рассказывает! Черному ящику, который на самом деле желтый, чтобы потом его было легче найти в этих ущельях!

— Курс? — повернулся Агапов к Васе.

Они были удивительно спокойны. Во мужики!

— В этих горах, — ответил Вася, — какой-то «Хаос вместо музыки»! Вместо Ментоны вышли на Марсель!

Марсель!

— Запроси аварийную посадочку. А ты, Ален, объяви им посексуальней посадочку в Марселе!

Я вышла в салон.

— Господа пассажиры! — играя одну свою знакомую, прогундосила я. — Перед броском через Средиземное море пилот принял решение совершить профилактическую посадку в аэропорту города Марселя! Просьба не курить и пристегнуться!

Михалыч мужественно выругался. Я села к Мите и пристегнулась. Мотор еще раз «чихнул». Снова выровнялся. И снова оборвался!

Пугаешь, дяденька Роже?!

— Дай-ка... открывашку! — шепнул мне Митя. «Открывашкой» мы называли нашу звездочку.

Мы слегка споткнулись, но продолжали полет.

— Проклятие! — пробормотал Митя.

К счастью, мы снижались. Под нами — о радость! — были уже не дикие Альпы, а уютные долины Прованса: кроны масличных деревьев повсюду, словно множество рассыпанных капелек. Но все равно высоко!

Дверь в кабину со стуком откинулась, стала видна голова Агапова. Из щелки между наушником и головой неслась дребезжащая, возбужденная французская речь.

Аэропорт Марселя вытянулся на узкой полоске между морем и крутым оранжевым обрывом страшной высоты. Поэтому мы заходили на посадку со стороны лазурного, насквозь прозрачного Средиземного моря, сейчас в иллюминатор было видно лишь воду.

— Замок Иф! Где Монте-Кристо сидел! — крикнул Митя.

Внизу, в далекой синеве, — мрачная глыба. Потом снова море... край суши... Замелькали аэродромные башни, полосатые «чулки», надутые ветром. Деревья... Удар! Продребезжав, мы поехали медленней. Остановились. Покачиваясь, я пошла в кабину.

— ...В эту самую Марсель! — пробормотал Агапов, откидываясь в кресле. — Кстати, если договаривать, — он повернулся ко мне, — самолет садится не так, — он ровно вытянул руку, — а так, — он резко, до побеления оттопырил ладошку, — хвостом вниз, как птица... Причем сначала на задние колеса, а там, если уж повезет, грохнется на передние!