Евангелие от Ивана - [17]

Глава шестая

Он решил не сдаваться и выбраться. Руки-ноги были целы, к тому же его почему-то не вскрывали, иначе он бы никогда не «воскрес». Доски домовины были хлипкими, из гнилой шалевки, гвозди заколотили халтурно — не в дерево, в пустоту. «Зачем гробы заколачивают, чтобы такой, как я, не вздумал вернуться?» — подумал он, а от мысли, что Литфонд мог не по его рангу раскошелиться на дубовый и лакированный гроб, стало дурно.

Воздуха не хватало, но дышать еще можно было. Он откуда-то все-таки поступал. Видимо, и тут халтура выручала — наверняка заваливали домовину засохшими глыбами. Раскачав крышку руками, а потом, перевернувшись в гробу, Иван Где-то приподнял спиной один край и решил в образовавшуюся щель сгребать сухие комки земли под себя. Вырыл небольшую пещеру, дошел до твердой стенки могилы. Голыми руками ее невозможно было взять. Отодрал кусок доски, сделал из нее стойку, укрепил крышку. Другой кусок доски стал роющим инструментом, ковырялкой.

Сколько он рыл нору наверх, утрамбовывая землю ногами, чтобы расширить жизненное пространство, Иван не знал. Хотелось есть и пить, во рту давно пересохло, а туда то и дело попадала земля. Не было слюны, чтобы сплюнуть ее, но еще хуже было, когда частички грунта попадали в глаза. «Не открывай глаза, все равно ничего не увидишь!» — убеждал себя он, однако все равно открывал и вновь платился за многолетнюю привычку жить с открытыми глазами.

Наконец-то над головой земля кончилась и что-то зашелестело — венок, догадался. Расширив отверстие и высунув голову из земли, а затем и выпростав руки, на всю грудь набрал колкого и пахнущего хвоей воздуха. Отдышался. «Интересно: кто же оказал уважение на уровне венка?» — с иронией подумал и выбрался окончательно на этот свет.

Тут тоже было темно. Часами его, естественно, в последний путь не снабдили. Надписи на венках не различались — среди деревьев едва угадывались силуэты надгробных памятников. Его, должно быть, положили на приличном кладбище — не Ваганьковским ли удостоили? И венков была цела гора. Прямо скажем, не ожидал такой чести.

Шум ночного города еле слышно доносился сюда. Однако недалеко размеренно тарахтел на холостых оборотах трактор — и он пошел по аллее на этот звук. Уткнулся в ворота, запертые с той стороны огромным висячим замком. Перелез через забор и чуть не свалился с него — не от высоты замутило, от слабости.

Рядом с дергающимся трактором, свесив стрелу, дремал автокран. Два мужика, тракторист и крановщик, разостлали на гусенице газету и за бутылкой полуночничали. Они видели, как Иван преодолевал забор, но когда подошел к ним ближе — их как ветром сдуло.

— Мертвец, с того света! — истошно заорал один из них, исчезая в кустах.

— Мужики, да погодите вы! — Иван пытался остановить их, но тщетно.

Подошел к разостланной газете, поднял бутылку — там еще что-то плескалось, и хлебнул прямо из горлышка. Внутренности знакомо обожгло — в свете кладбищенского фонаря различил кусок колбасы и хлеб.

— Ванька Петрович, и пухом тебе земля! — съерничал и опять приложился к бутылке.

На этот раз алкоголь крепко ударил в голову, еще сильнее захотелось пить. Оглянулся вокруг — недалеко двухэтажное здание, вероятно, контора кладбища. Вспомнилась поездка с Варварьком на Хохряковское кладбище. В этом вот АБК, административно-бытовом корпусе, как именуют подобные здания шахтеры, они были или в другом, сказать определенно не мог. Теперь он тоже вроде бы шахтер…

Поднялся по ступенькам крыльца почему-то очень легко, как вспорхнул по ним, и принялся колотить кулаком в дверь. Внутри недовольно заворчал хриплый голос, мол, нечего стучать, — звонок на что? Дверь открылась и в залитом светом проеме возникла фигура пожилого сторожа с седыми вислыми усами. Открыв спросонья только один глаз, он как бы боком спросил его:

— Чего надо?

— Пить!

— А-а… Проходи. Только не грязни — вон земли на тебе сколько. Какой номер могилы? Первая дверь направо…

Вопрос сторожа, заданный в спокойном деловом тоне, удивил Ивана: у них тут каждую ночь возвращенцы с того света шастают что ли? Сторож включил свет в туалетной комнате и ушел куда-то. Иван крутанул кран и схватил ртом упругую, холодную и такую желанную струю воды. Оторвался на миг, чтобы набрать воздуха, и опять припал.

Напившись так, что стенки желудка заломило, стал мыть руки. Затем на уровне головы обнаружил зеркало, вмурованное в стенку — оттуда на него смотрел деятель, у которого только белки глаза были не в рыжей глине. На нем был черный пиджак, считавшаяся когда-то белой сорочка, ну а черная бабочка его окончательно привела в умиление. И кто же ее нацепил? Да сроду он никаких бабочек не носил, возмущался Иван, подставляя под ледяную струю голову.

На выходе его поджидал сторож, предложил не очень-то чистой тряпкой вытереть мокрые волосы.

— Надо было полотенце с собой захватить, — сказал он с легким упреком. — Позавчера твой гроб не на веревках, на полотенцах опускали и бросили тебе их туда. Как Брежневу… Я твой портрет запомнил — ты поэт… Иван… Иван… чудной у тебя псевдоним, ага, вспомнил — Где-то! Вчера народу к тебе пришло больше, чем на похоронах было. Вот дела. Говорили, мол, хороним советскую поэзию, а я им в ответ: нашу песню не задушишь, не убьешь! А ты возьми да и воскресни! Вот дела-то, — сторож укоризненно и в непонятный адрес качал седой головой.