Евангелие от экстремиста - [53]

На один из партийных праздников Толя решил преподнести Лимонову подарок. В морге, как раз, уже на протяжении нескольких месяцев, валялось бесхозное тело девочки. За телом никто не являлся, и его вот уж должны были предать земле. Анатолий достал девочку из холодильника, мастерски отпилил ей голову и сварил в каком-то специальном растворе. Затем как следует вычистил остатки тканей, и высушил. Голова была торжественно подарена вождю и многие годы простояла себе в шкафчике с документами в его кабинете. Лимонов, думаю, по достоинству оценил мощь подарка и его экзистенциальный смысл. Череп украшает отныне множество культовых фотографий партийцев и фюрера.

Вернувшись в Брянск, мы приступили к упорным репетициям, и в середине марта отправились путешествовать. Первым делом мы побывали в небольшом городе Луховицы. Все местные жители говорили через «о», и вызывали умиление своей какой-то абсолютной добротой тех городов России, где смена власти происходит достаточно условно, а существует порядок человеческих взаимоотношений, сформировавшийся за столетия. Один из местных, пригласив нас на обед, скромно так заметил: "Есть в России три столицы — Рязань, Москва и Луховицы". Мне очень понравилось изречение, и, будь моя воля, я бы и впрямь перенес столицу в Луховицы. В непоколебимое царство традиции, достоинства и силы. Ещё там делают самые лучшие в мире военные самолёты. Из Луховиц, после очередного нацбольского рок-концерта, мы отправились в город Рязань.

В Рязани, однако, больше никакого концерта не последовало, и мы в обществе Непомнящего и Стаси потусили в каком-то клубе. Слушали местный Рязанский рокопопс и пили пиво. Вечером мы поехали на вписку к одному журналисту и промоутеру какой-то языческой рок-группы, без стеснения косившей под "Калинов Мост" Ревякина. Журналист благополучно нас разместил на полу, и мы организованно по ночи попёрлись за водкой в ночной магазин. Спустя год или два по телевизору очень часто показывали этот самый дом и тот самый магазин. В сводках теленовостей подвал этого дома фигурировал как место проведения закладки с учебными целями смеси гексогена, и настоящей эвакуацией среди ночи решительно ни во что не врубающегося населения целого многоэтажного дома. Это был тот самый рязанский инцидент, после которого политики уже несколько лет не могут определиться, кто же именно собирался его взорвать.

Прямо из Рязани мы двинулись в Мытищи, для завершения записи уже нашего собственного музыкального альбома. Однажды во время записи раздался телефонный звонок. Звонила Доррисон. Боксёр как раз писал партию гитары к какой-то там песне.

— Привет, как там дела? — грустно спросила Доррисон

— Спасибо, нормально. Вот, альбом пишем, — с легкой тоской в голосе ответил я. — Знаешь, Доррисон, тут мне твоя маман с какого-то члена письмо прислала, относительно твоего тотального отсутствия. Проявись как-нибудь, а то она уже твердо решила, что я тебя убил и труп твой спрятал. Грозится подать в розыск ментам, письмо мне написала. Переживает, наверное. Там все твои тёти крайне обеспокоены.

— Извини, я её найду, я не хотела тебя в это впутывать.

— Кто это? — спросил в микрофон Боксёр.

— Так, Доррисон звонит.

— Рома, пошли её на хуй, — громко в микрофон объявил Боксёр.

Я вежливо попрощался и повесил трубку. Надо было работать. Боксёр долго жил рядом со мной и видел, что ничего хорошего из этих моих свадеб в упор не клеилось. Думаю, что он её ненавидел за то, что она влетела вот так вот в наш мир и разворошила там всё. На самом деле, быть может, именно без неё никакого драйва вообще бы и не было. Было бы тепленько и сыро. Дерьмо, одним словом. Что так — что так.

Мы целыми днями сидели в студии, ночевали, как обычно, в морге, и я ползал по ночи в туалет, перелезая через фиолетовые гробы. Толя, как и прежде, носил свою жутко вкусную домашнюю колбасу и бадяжил спирт. В нашем обществе осталась тусить Стася. Мы с ней непрерывно домогались друг до друга, но ни до какого секса, на удивление, дело не дошло. В этом и состояло странное извращение. Нас связывало гораздо большее, и банальное траханье было лишним, пустым, бесплодным занятием. Хотя моя боевая подруга еще не определилась, как именно на прощание насолить высокомерному дяде Непомнящему. И я, вероятно, предполагался в виде повода к обидам и их расставанию. Я чувствовал подвох, женщина — есть женщина. Загадка природы. Стася в последний день отправилась к нему обратно, и наврала с целое ведро.

На следующий день приехал грустный Сашок, и мы пошли пить пиво. Я еще и не понял ничего. После второй бутылки, на платформе Мытищ, он раскололся:

— Ром, ты Стасю трахал?

— Если б трахал, то, конечно, не сказал. Но на этот раз нет. Это точно.

— Значит, она меня специально разозлить хотела, и нас поссорить. Давай тогда ей за это отомстим, и устроим группен-секс!

— Ну, давай, если хочешь. Мне всё равно, — безразлично ответил я.

Электричка увезла повеселевшего Непомнящего обратно в Москву.

В день 5 апреля мы с Мефодием сходили на нацбольское шествие. Главный праздник партии. Все ж, год назад было гораздо больше народу. Тогда это шли массы в несколько тысяч. Колонна КТР, колонна юных летовцев, колонна правых, колонна левых, кружок юных дугинистов. По окончании прошел где-то на окраине Москвы фестиваль Железный Марш, с целым залом радикальной молодежи.