Евангелие Достоевского - [48]

– Помилуйте, вы хотите послушания и мистицизма. Согласитесь в том, что, например, христианская вера послужила лишь богатым и знатным, чтобы держать в рабстве низший класс, не правда ли?

– Ах, я знаю, где вы это прочли, и вас непременно кто-нибудь научил! – воскликнул Алеша.

– Помилуйте, зачем же непременно прочел? И никто ровно не научил. Я и сам могу… И если хотите, я не против Христа.

Это была вполне гуманная личность, и живи Он в наше время, Он бы прямо примкнул к революционерам и, может быть, играл бы видную роль… Это даже непременно.

– Ну где, ну где вы этого нахватались! С каким это дураком вы связались? – воскликнул Алеша.

– Помилуйте, правды не скроешь. Я, конечно, по одному случаю, часто говорю с господином Ракитиным, но… Это еще старик Белинский тоже, говорят, говорил.

– Белинский? Не помню. Он этого нигде не написал.

– Если не написал, то, говорят, говорил. Я это слышал от одного…

Этот диалог, являющийся «отчасти карикатурой, отчасти пародией на мальчишескую психологию взрослых» (Г. Чулков), почти дословно воспроизводит разговор Белинского с Достоевским, имевший место в 1845 году. Другим источником рассуждений Красоткина является письмо Белинского Гоголю, некогда сыгравшее с Достоевским злую шутку. Вкладывая мысли Белинского в уста гимназиста, Достоевский одним этим демонстрирует их наивность и несерьезность. Впечатление лишь усугубляется восторженно-суетливым тоном, с каким Красоткин сыплет своими сентенциями: этот тон призван воспроизвести стиль речи Белинского.

Н. Н. Страхов

В 1871 году Достоевский писал Страхову о Белинском: «Это было самое смрадное, тупое и позорное явление русской жизни… Вы никогда его не знали, а я знал и видел и теперь осмыслил вполне. Этот человек ругал мне Христа по-матерну, а между тем никогда он не был способен сам себя и всех двигателей всего мира сопоставить со Христом для сравнения. Он не мог заметить того, сколько в нем и в них мелкого самолюбия, злобы, нетерпения, раздражительности, подлости, а главное, самолюбия. Ругая Христа, он не сказал себе никогда: что же мы поставим вместо Него, неужели себя, тогда как мы так гадки. Нет, он никогда не задумался над тем, что он сам гадок. Он был доволен собой в высшей степени, и это была уже личная, смрадная, позорная тупость. Вы говорите, он был талантлив. Совсем нет…»

Укоряя Гоголя в мистицизме, Белинский пишет: «Россия видит свое спасение не в мистицизме, не в аскетизме, а в успехах цивилизации, просвещения, гуманности».

В духе этого рассуждения Коля Красоткин спешит сделать Алеше свои признания:

– Я слышал, вы мистик и были в монастыре. Я знаю, что вы мистик, но… это меня не остановило. Прикосновение к действительности вас излечит… С натурами, как вы, не бывает иначе.

– Что вы называете мистиком? От чего излечит? – удивился Алеша.

– Ну, там Бог и прочее.

– Как, да разве вы в Бога не веруете?

«И вот почему, – пишет Белинский, – какой-нибудь Вольтер, орудием насмешки погасивший в Европе костры фанатизма и невежества, конечно, более сын Христа, плоть от плоти Его и кость от кости Его, нежели все наши попы, архиереи, митрополиты, патриархи. Неужели вы этого не знаете? Ведь это теперь не новость для всякого гимназиста».

Достоевский сейчас же пользуется случаем и влагает в уста гимназиста эти самые мысли о Вольтере:

– Можно ведь и не веруя в Бога любить человечество, как вы думаете? Вольтер же не веровал в Бога, а любил человечество.

«Церковь же явилась иерархией, – пишет Белинский, – стало быть поборницей неравенства, льстецом власти, врагом и гонительницей братства между людьми – чем продолжает быть и до сих пор».

И Коля Красоткин повторяет за Белинским то же самое:

– Помилуйте, вы хотите послушания и мистицизма. Согласитесь в том, что, например, христианская вера послужила лишь богатым и знатным, чтобы держать в рабстве низший класс, не правда ли?..

Коля Красоткин спешит отрекомендоваться Алеше:

– Я социалист, Карамазов, я неисправимый социалист.

И про Белинского Достоевский пишет в «Дневнике писателя»: «Я застал его страстным социалистом, и он прямо начал со мною с атеизма».

Итак, в основе анализируемого диалога лежит некоторая идеологическая и отчасти психологическая пародийность. Поводом для этой пародийности послужило письмо Белинского к Гоголю и личные воспоминания о Белинском самого Достоевского.

Г. И. Чулков. Последнее слово Достоевского о Белинском

Достоевский, наверное, многое мог бы простить Белинскому, но не хулы в адрес Христа. Его и тогда, в 45-м, корежило от богохульства Белинского; с годами его негодование лишь нарастало. В «Братьях Карамазовых» он более сдержан, чем в личной переписке, но полное неприятие Белинского и здесь проявляется с достаточной очевидностью.

Разговор Алеши с мальчиками – завершающая сцена романа «Братья Карамазовы». Это своего рода напутствие Достоевского юношеству и детям. «Русские мальчики», которых он описывает, далеки от Церкви, заражены нигилизмом и атеизмом. По крайней мере, Коля Красоткин. Но в глубине души и он, и другие тянутся к тому светлому религиозному чувству, выразителем которого является Алеша. Младший Карамазов оказывается способен сплотить их, подобно тому, как Христос сплотил вокруг Себя учеников, а значит, надежда на их духовное возрождение, на их возвращение в Церковь не потеряна.