Евангелие Достоевского - [47]

Прп. Симеон Новый Богослов

Достоевский знал этот рассказ и в той части своего повествования, которая касается явления старца Зосимы Алеше Карамазову, мог на него опираться. В той же части, которая касается духовного просветления самого Алеши, последовавшего за видением, он, очевидно, делится собственными воспоминаниями. Возможно, что-то подобное произошло с ним на каторге, из которой он вышел со своим «символом веры», согласно которому «нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа».

Через двадцать лет после выхода в свет «Братьев Карамазовых» Лев Толстой напишет роман «Воскресение», который заканчивается описанием духовного перерождения главного героя, Нехлюдова. Эпизод построен по тому же принципу, что и «Кана Галилейская» у Достоевского, только за основу взят другой отрывок из Евангелия: притча о двух должниках (Мф. 18:23–33). Читая эту притчу, Нехлюдов пришел к пониманию того, что жизнь нужно строить по заповедям из Нагорной проповеди, «и давно не испытанный восторг охватил его душу. Точно он после долгого томления и страдания нашел вдруг успокоение и свободу. Он не спал всю ночь и, как это случается со многими и многими, читающими Евангелие, в первый раз, читая, понимал во всем их значении слова, много раз читанные и незамеченные. Как губка воду, он впитывал в себя то нужное, важное и радостное, что открывалось ему в этой книге». И главная мысль, которая озарила его: «Только исполняй люди эти заповеди, и на земле установится царствие Божие, и люди получат наибольшее благо, которое доступно им». С этого момента «началась для Нехлюдова совсем новая жизнь не столько потому, что он вступил в новые условия жизни, а потому, что все, что случилось с ним с этих пор, получало для него совсем иное, чем прежде, значение».

К. Блох. Нагорная проповедь. 1890 г.

Контраст между «воскресением» Алеши Карамазова и «воскресением» Нехлюдова разителен. В первом случае описано глубокое мистическое переживание, которое не укладывается в рамки рационального познания. Алеша соприкоснулся с миром иным, встретил там своего почившего старца и Самого Христа. Во втором случае описан мыслительный процесс, приводящий к определенному выводу. Герой не выходит за рамки рационального мышления, его «воскресение» носит исключительно рассудочный характер. Соприкосновения с реальностью иного мира не происходит, живого Христа Нехлюдов не встречает.

Рассудочная религиозность Толстого противоположна мистической религиозности Достоевского. Не случайно и то, что именно в романе «Воскресение» Толстой решил кощунственно изобразить самое священное таинство Церкви – Литургию, написав то, что Мережковский назвал «самыми позорными страницами русской литературы». Парадоксальным образом в сознании Толстого уживалось неуважительное, бестрепетное, издевательское и кощунственное отношение к Церкви с чтением Евангелия и извлечением из него нравственных уроков. Для Достоевского же, напротив, реальность Церкви напрямую связана с евангельским образом Христа. С трепетом и благоговением прикасается он к этой реальности в романе «Братья Карамазовы» и оставляет потомству проникновенные описания не только внешнего быта Церкви, но и того внутреннего мистического опыта, который составляет сердцевину ее жизни.

Алеша Карамазов твердо и безоговорочно верит в церковные догматы. Эта вера является источником его радостной, светлой религиозности. Характерен его диалог с Колей Красоткиным после смерти Илюшечки: «Карамазов! – крикнул Коля. – Неужели и взаправду религия говорит, что мы все встанем из мертвых, и оживем, и увидим опять друг друга, и всех, и Илюшечку? – Непременно восстанем, непременно увидим и весело, радостно расскажем друг другу все, что было, – полусмеясь, полу в восторге ответил Алеша».

Догмат о всеобщем воскресении был предметом размышлений Достоевского, по крайней мере, со времени смерти его первой жены. Уже тогда он писал о вечной жизни: «Какая она, где она, на какой планете, в каком центре, в окончательном ли центре, то есть в лоне всеобщего Синтеза, то есть Бога? – мы не знаем. Мы знаем только одну черту будущей природы будущего существа, которое вряд ли будет и называться человеком… Эта черта предсказана и предугадана Христом, – великим и конечным идеалом развития всего человечества, – представшим нам, по закону нашей истории, во плоти; эта черта: “Не женятся и не посягают, а живут, как ангелы Божии”. Черта глубоко знаменательная».

В. Васнецов. Всеобщее воскресение. Фрагмент фрески

Под конец жизни, не без влияния Владимира Соловьева, Достоевский пришел к твердой уверенности во всеобщем воскресении. В письме к Н. П. Петерсону от 24 марта 1878 года он говорит: «Воскресение будет реальное, личное… пропасть, отделяющая нас от душ предков наших, засыплется, победится побежденною смертию, и они воскреснут не в сознании только нашем, не аллегорически, а действительно, лично, реально в телах… Я и Соловьев… верим в воскресение реальное, буквальное, личное и в то, что оно сбудется на земле».

Н. П. Петерсон

В разговоре Алеши с Колей Красоткиным Достоевский не только утверждает веру во всеобщее воскресение, но и сводит старые счеты с Белинским: