Эванджелина - [9]

Все это грезилось Эванджелине, дремавшей под кедром;

Сердце ее умилялось открывшимся зрелищем рая,

Переполнялась душа величьем и славой небесной.

Ближе и ближе, между бесчисленными островами,

Легкий и быстрый челнок скользил по цветущим протокам

Трапперы и звероловы, крепкие весла сжимая,

К северу путь направляли, к угодьям бобров и бизонов.

Юноша возле руля был с виду угрюм и задумчив,

Темные пряди небрежно лежали на лбу; и тревога,

И затаенное горе ясно читались во взоре.

Это был Габриэль, который, устав и отчаясь,

В прериях Запада думал искать исцеленья от грусти.

Возле самого острова, где отдыхали акадцы,

Быстро проплыли они, — но с другой стороны, за кустами, —

И не заметили лодки большой, укрытой под ивой;

И не расслышали спящие близкого плеска их весел;

Не разбудил задремавшую девушку ангел господень.

Быстро промчался челнок, как облака тень над долиной.

Но, лишь затих в отдаленье скрип их уключин, — очнулись

Спящие, как от волшебного сна, и со вздохом глубоким

Молвила девушка; «О преподобный отец, что за диво!

Мне почудилось вдруг, будто мой Габриэль где-то рядом.

Что это — сон ли пустой, суеверное воображенье?

Или правду душе моей ангел открыл, пролетая?»

И, покраснев, прошептала: «Простите мне глупые речи.

Зря досаждаю я вам бессмысленными пустяками».

Но, улыбнувшись, ответил ей благочестивый священник:

«Дочь моя! Речи твои не бессмысленны и не случайны.

Чувство — недвижная глубь; а слово — буек, что танцует

Поверху над глубиной, отмечая то место, где якорь.

Верь же голосу сердца и не беги от предчувствий.

Знай, Габриэль твой действительно близок. Немного южнее.

На берегу реки Тэш — города Сент-Мор и Сент-Мартин.

Там жениха после долгой разлуки обнимет невеста,

Там после долгих скитаний пастырь найдет свое стадо.

Чуден тот край, обильный и пастбищами и плодами.

Это — цветущий сад, над которым лазурное небо

Купол высокий покоит на стенах могучего леса.

Люди его называют Луизианским Эдемом».

Тут они поднялись и снова пустились в дорогу.

Тихо вечер подкрался. Солнце, спустившись на запад,

Как чародей, золотым своим жезлом коснулось пейзажа.

Зыбкий поднялся туман; небо, вода и деревья

Вспыхнули разом и в общем сиянье слились и смешались.

Как серебристое облако, между двумя небесами

Лодка плыла, погружая весла в лучистую влагу.

Невыразимой отрадой наполнило Эванджелину;

Сердца заветные струи под обаяньем волшебным

Светом любви засияли, как волны и воздух заката.

Тут из прибрежной заводи маленький дрозд-пересмешник,

Самый шальной из певцов, качаясь на ветке ракиты,

Вдруг разразился таким неистовым бредом мелодий,

Что, казалось, и небо, и лес, и вода замолчали.

Грустные трели сперва доносились — и вдруг, обезумев,

Словно помчались вдогонку за бешеным танцем вакханок.

И одинокие жалобы в воздухе вновь прозвучали,

Смолкли, и сразу — раскаты такого гремучего смеха,

Будто после грозы ветер с верхушек деревьев

Стряхивает, налетая, осыпь хрустального ливня.

Неизъяснимо взволнованы этой прелюдией бурной,

Медленно вплыли они в устье Тэш и сквозь воздух янтарный

Вскоре увидели узкий дымок над вершинами леса,

Знак долгожданный жилья, и в той стороне услыхали

Близкие звуки рожка, мычанье коровьего стада.

III

Возле реки, под сенью дубов, оплетенных узором

Мха серебристого и колдовскими цветками омелы,

Той, что друиды срезают на святки ножом ритуальным,

Уединенно стоял бревенчатый дом скотовода.

Срублен и слажен он был из ровных стволов кипариса,

Слажен красиво и крепко; и вкруг его пышно разросся

Благоухающий сад, наполненный вешним цветеньем.

Розы и виноград обвивали большую веранду

На деревянных изящных столбах, под тенистою крышей.

Где, пролетая, жужжала пчела и мелькали колибри.

Неподалеку от дома стояли в саду голубятни,

Эти приюты любви, с ее беспрерывною сменой

То воркованья и неги, то пылкого единоборства.

Всюду была тишина. Еще золотилось над лесом

Позднее солнце, но дом уже скрыло прозрачною тенью.

Дым из каминной трубы поднимался столбом сизоватым

И в вечереющем воздухе медленно, нехотя таял.

С той стороны из садовых ворот выбегала тропинка

И сквозь дубравы зеленые вдаль уводила, в просторы

Прерий бескрайних, где в море цветов тихо солнце садилось.

Там, где встречались леса с прибоем цветущих прерий,

На жеребце темногривом, в испанском седле с катауром

Дюжий пастух восседал, загорелый и широколицый.

Он был в куртке и крагах из кожи оленьей. Глядели

Зорко вокруг, по-хозяйски, глаза его из-под сомбреро.

Неисчислимое стадо коров и быков безмятежно

В сочных травах паслось, вдыхая прохладу тумана,

Что поднимался с реки и вокруг расползался по лугу.

Поднял пастух не спеша рожок на ремне и, всей грудью

Воздух набрав, протрубил. Далеко, и протяжно, и звучно

Эхо сигнал разнесло по влажной вечерней равнине.

Разом множество белых рогов поднялось над травою,

Словно вскипели бурунами волны враждебного моря,

Замерли, поколебавшись, — и с ревом помчались все вместе

В прерии, сделавшись вскоре лишь облаком на горизонте.

К дому пастух повернулся, и вдруг за воротами сада

Он увидел священника с девушкой, шедших навстречу;

Спрыгнул с коня — и бросился к ним, изумленно воскликнув,

С бурным восторгом старым друзьям раскрывая объятья.