Эванджелина - [10]

Тут они в пастухе кузнеца Базиля узнали.

Радостно встретил гостей он и в сад их повел. Там, в беседке,

Розами пышно увитой, пустились они в разговоры,

Спрашивая, отвечая, перебивая друг друга,

То улыбаясь, то плача, то погружаясь в раздумья.

Между тем Габриэль все не шел; и сомненье закралось

В душу девушки. Сам же Базиль, заметно смущенный,

Задал вопрос, помолчав: «Плывя через Ачафалайю,

Разве не встретили вы челнок моего Габриэля?»

Эванджелина при этих словах словно вся потемнела,

Брызнули слезы из глаз, из груди ее вырвался возглас:

«Как?! Он уехал?» Припала к плечу кузнеца, и все горе,

Что накопилось в душе, излилось в рыданьях и стонах.

Добрый Базиль постарался ответить как можно беспечней:

«Не огорчайся, дитя! Он только сегодня уехал.

Эх, дурачина! Оставил меня одного с моим стадом.

Очень уж сделался он беспокоен в последнее время,

Стало ему невтерпеж это тихое существованье.

Думая все о тебе, беспрестанно томясь и тоскуя,

Не говоря ни о чем, кроме вашей несчастной разлуки,

Он до того надоел и наскучил и юным и старым,

Даже и мне, что в конце концов я надумал отправить

Парня в Адайес, чтоб мулов помог там сменять у испанцев.

После по тропам индейским он двинется в горы, на запад,

Мех добывая в лесах и бобров промышляя по рекам.

Не унывай же, дитя! Мы влюбленного скоро догоним.

Против теченья плывет, бежит от судьбы непреложной.

Встанем завтра с алым рассветом и пустимся следом,

Чтобы настичь беглеца и в нежную ввергнуть неволю».

Тут от реки донеслись смех и шум, и тотчас показался

Старый Мишель-музыкант на руках у приплывших акадцев.

Здесь, под крышей Базиля давно он, как бог на Олимпе,

Жил без скорбей и забот, одаряя лишь музыкой смертных.

«Слава Мишелю! Ура веселому сердцу!» — кричали

Люди, с триумфом неся музыканта. Отец преподобный

С Эванджелиной пошли им навстречу, усердно и пылко

Старого друга приветствуя и вспоминая былое.

А восхищенный Базиль, узрев земляков и соседей,

Руки жал, хохотал, и мамаш обнимая и дочек.

Переселенцы меж тем не могли надивиться богатству

Бывшего их кузнеца, угодьям, скоту и хозяйству,

Важному виду его, рассказам о климате, почве

И о степях, где пасутся на воле стада без хозяев.

Каждый думал в душе, что и он обустроится так же.

Вот они поднялись по ступеням и через веранду

В дом вошли, где уж в столовой давно дожидался

Ужин Базиля. Уселись, и тут началось пированье.

Было в разгаре веселье, когда внезапно стемнело

И в тишине, озаряя равнину серебряным светом,

Месяц взошел и звезды зажглись. Но светлее сияли

В свете домашних огней улыбки за дружеским пиром.

Сидя в возглавье стола, щедро пастух добродушный

Сердце друзьям изливал и вино разливал не скупее.

Сладким набив табаком нэкитошским любимую трубку,

Он задымил и к гостям обратился с такими словами:

«С добрым прибытьем, друзья! Окончились ваши скитанья.

Может быть, новый ваш дом окажется лучше, чем прежний!

Нету здесь лютой зимы, что кровь леденит и морозит;

Нет каменистой земли, приводящей пахаря в ярость;

Как под килем вода, здесь податлива почва под плугом.

Круглый год апельсинные рощи цветут, а трава вырастает

За ночь выше у нас, чем за все канадское лето

Здесь стада полудикие вольно средь прерий пасутся;

Здесь для каждого вдоволь земли и лесов в преизбытке:

Были бы руки, топор — так будет и дом деревянный.

Если же выстроен дом и желтеют созревшие нивы,

То никакой вас английский король не изгонит отсюда,

Не украдет ваших стад, не спалит жилищ и амбаров!»

Тут, пустив из ноздрей свирепое облако дыма,

Грохнул он по столу своим кулаком заскорузлым,

Так что вздрогнули гости, а Фелициан преподобный

Не донеся понюшку до носа, застыл удивленно.

Но успокоился храбрый Базиль и шутливо закончил:

«Только, друзья, берегитесь гуляющей здесь лихорадки!

Это не то что наша простудная хворь, от которой

Вылечишься, паука в скорлупке привесив на шею!»

Тут голоса донеслись от дверей и шаги застучали

На деревянных ступенях крыльца и открытой веранде.

Это креолы пришли и акадские переселенцы —

Все соседи Базиля, которых созвал он в тот вечер.

Радостной встреча была земляков и приятелей старых.

Даже и те, что досель чужаками считали друг друга,

Встретясь в изгнании, сразу себя ощутили друзьями,

Объединенными узами общей далекой отчизны.

Но долетевшие к ним из-за перегородки напевы

Скрипки Мишеля, задорные звуки знакомых мелодий

Все разговоры прервали. Как дети, мгновенно увлекшись,

Дружно они отдались стихии кипучего танца,

В вихре головокружительном мчась, и кружась, и качаясь,

В водовороте веселья, в плеске мелькающих платьев...

В это время пастух и священник, усевшись в сторонке,

Речь завели о прошедшем, о нынешнем и о грядущем.

Эванджелина стояла в оцепенении. Память

В ней пробудилась, как будто с музыкой скрипки нахлынул

В душу ей гул океана — и невыразимой печалью

Всю переполнил; и в сад незаметно она ускользнула.

Ночь была чудной. Над черной стеною дремучего леса,

Кромку его серебря, поднималась луна. Трепетали

Блики дрожащего света на ряби реки полусонной, —

Словно мечты о любви в одиноком тоскующем сердце.

Души ночных цветов изливали вокруг ароматы,

Чистые эти мольбы и признанья. И ночь проходила,

Как молчаливый монах, своею стезей неуклонной.