Эванджелина - [7]

Блики бросая на тучи, и море, и мачты на рейде.

Дым поднимался клубами, и пламя из них вырывалось

И опадало, как руки мученика святого.

Ветер хватал и кружил кучи горячего пепла

И полыхавшей соломы, пока наконец воедино

Дым и огонь не слились в мощном потоке пожара.

Вот что с берега и с кораблей наблюдали акадцы

В страхе, в смятенье немом. Опомнясь, они зарыдали:

«О, никогда не увидеть нам больше родные жилища!»

Вдруг петухи принялись кукарекать на фермах, подумав,

Что начало рассветать; и снова мычанье скотины

Ветер вечерний донес и лай деревенских овчарок.

Вдруг раздался такой страшный грохот, какой пробуждает

Спящий лагерь где-нибудь в западных прериях диких,

Если стадо взбешенных мустангов проносится смерчем

Или бизоны ревущей лавиною мчат к водопою.

Это кони, волы и коровы, сломав загородки,

Вырвались и унеслись в поля из горящей деревни.

Ошеломленные, долго стояли священник и дева,

Глядя на страшную эту картину. Когда ж оглянулись,

Чтобы заговорить со старцем, молчавшим доселе,

Вдруг увидали — о боже! — его неподвижно простертым

Возле костра — бездыханным, уже отошедшим из мира.

Встал на колени пастырь; а девушка, бросившись наземь

Рядом с отцом своим, громко, навзрыд зарыдала —

И повалилась без чувств, прильнув к нему головою.

Так пролежала она всю ночь в забытьи полусонном.

Утром, очнувшись, она увидала склоненные лица

Над собою — друзей, побледневших от слез и от горя,

Взгляды, полные жалостью к ней и глубокой печалью.

Пламя горящей деревни еще освещало округу,

Отблесками пробегая по небу и лицам унылым, —

И помутненному разуму Эванджелины казалось,

Будто настал Судный день. Но молвил знакомый ей голос:

«Здесь, возле моря, давайте его похороним.

Если же даст нам бог вернуться к родным пепелищам,

Перенесем его прах с молитвой на кладбище наше».

Так священник сказал. И вот возле кромки прибоя,

В свете горящих домов, как факелов погребальных,

Без колокольного звона и службы заупокойной

Был второпях похоронен старый крестьянин акадский.

Но не дочел еще пастырь краткой своей панихиды,

Как в ответ ему траурным ревом многоголосым

Море откликнулось, гул свой смешав со словами молитвы.

Это с рассветом из горькой пустыни морей возвращался

Нетерпеливый прилив, вздымая бегущие волны.

Возобновились опять суета и волненье погрузки;

В тот же день корабли покинули гавань, оставив

На побережье могилу в песке и деревню в руинах.

Часть вторая

I

Много безрадостных лет с пожара Гран-Прэ миновало,

С той поры, как отплыли с приливом груженые шхуны,

Целый народ, со всем их добром, увозя на чужбину,

В это бессрочное и беспримерное это изгнанье.

На берегах отдаленных рассеяны были акадцы,

Словно снежные хлопья, когда их ветер с норд-оста

Мчит во мраке с Нью-Фаундленда сквозь морские туманы.

Так без друзей, без пристанища вышла им доля скитаться —

От хладноструйных Великих Озер до горячей саванны,

От берегов ледовитых до мест, где Владыка Потоков

Дланью могучей сметает холмы и влачит к океану

Вместе с тяжелым песком допотопного мамонта кости.

Многие чаяли дом обрести; а иные, отчаясь,

Ни очага, ни друзей — у судьбы лишь могилы просили.

Вы на скрижалях погостов их скорбную повесть прочтете.

Можно было меж ними кроткую девушку встретить, —

Все чего-то ждала и искала она терпеливо.

И молода и красива была, но увы! — перед нею

Жизнь простиралась мрачней, чем тропа по степям обожженным

С цепью печальных могил тех, кто прежде страдал и скитался,

Силы в долгом пути истощив и надежды утратив, —

Так в пустынях Невады путь эмигрантов отмечен

Цепью остывших кострищ и костей, побелевших на солнце.

Странное, незавершенное что-то в судьбе ее было,

Словно июньское утро, во всем своем счастье и блеске,

Вдруг застыло на небе и, постепенно смеркаясь,

Стало склоняться к востоку, откуда оно появилось.

То в городах появлялась она; то, гонимая дальше

Неутолимою жаждой души, лихорадкою страстной,

Вновь отправлялась в свой путь, в свой нескончаемый поиск;

То бродила по кладбищам, вглядываясь в надгробья,

И, у креста безымянного сев, представляла, что, может,

Здесь ее милый лежит, — и рядом уснуть с ним мечтала.

Часто лишь слух неотчетливый, вскользь оброненное слово

Звали ее мановеньем воздушным, вели за собою.

Ей доводилось встречать и тех, кто знавал ее раньше,

В дни ее счастья, — но как далеко и давно это было!

«А! Габриэль Лаженесс! — говорили они. — Как же, знаем:

Он и папаша Базиль охотятся в прериях нынче,

Многим известны они, как трапперы и следопыты».

«А! Габриэль Лаженесс? — говорили другие. — Встречали!

Лодочником на реке он работает в Луизиане».

И добавляли: «Ах, милая! стоит ли ждать и томиться?

Разве уж нету больше других — молодых и красивых,

С сердцем нежным и верным, с преданною душою?

Скажем, Батист Леблан, сын нотариуса, он давно ведь

Любит тебя; выходи за него, и найдешь свое счастье.

Не для тебя же, красавица, косы святой Катерины!»

«Нет не могу! — отвечала печально Эванджелина. —

Отдано сердце мое, и путь мой навеки начертан;

Если же сердце идет впереди, освещая дорогу,

Ясным становится то, что иначе скрыто в потемках».

И улыбался ее духовник, ее добрый наставник:

«Дочь моя! Это господь говорит твоими устами.

Верь, не напрасно ты ждешь: любовь не бывает напрасной;