Ева - [12]

— Вычитывай, — отдавала она две-три странички.

Машинистка из Ленки еще та, опечатки в каждом слове. Я правил, Ленка болтала. С Евы она начинала и ей же заканчивала.

— Может, передохнешь? — останавливал я ее.

— Молчу, — поджимала губы Ленка — и тут же вспоминала новую историю.

Благодаря ей я знал все о подготовке съезда, о семейной жизни Володи и Светланы, о спячке Крокодила и мятущейся Еве.

— Переживает чего-то, — вздыхала Ленка.

— Ева переживает? — отрывался я от текста. — Смотри лучше сюда, пропуск.

Ленка подсаживалась ближе. Ее волосы щекотали лицо, и пахли они не так, как у Евы.

Съезд был уже совсем близко.

5

К пяти часам пополудни актовый зал почти заполнился.

Дата съезда не афишировалась, но пришли старшекурсники, преподава­тели, друзья. Еву сопровождали два здоровенных лба, одного из них я знал: физик Алик, мастер спорта по гребле то ли на байдарке, то ли на каноэ. Судя по тому, что кавалеры не замечали друг друга, Ева развлекалась по полной программе. Похлопывать по холке двух молодых бычков, угрюмо косящихся на соперника, удовольствие и впрямь особенное. Ева подмигнула мне, пригла­шая оценить пикантность ситуации. Я кивнул: съезд смеха! Бычки уставились на меня, будто впервые в жизни увидев вожделенную красную тряпку.

Проплыл Крокодил, по обыкновению переваривая пищу. Один из пажей Евы кинулся к нему обниматься. «Боксер, — понял я, — с Крокодилом обни­маются только боксеры». Крокодил с пажем грохали кулаками по спинам друг друга, смахивая ненароком навернувшуюся слезу, Ева забавлялась.

Володя, командовавший парадом, подал знак: пора. На сцену высыпала команда КВН, съезд начался. Рядом со мной нервничала Ленка. Она должна была читать отрывки из моей повести. У авторов редко бывают звонкие голо­са, Ленка вынуждена была сдаться под моим и Володиным нажимом.

— Здесь ударение правильно? — совала она мне листок. — А в этом слове?..

— Как прочитаешь, так и правильно, — отвечал я афоризмом Ивана Ива­новича, нашего преподавателя русского языка.

— Смеешься, а мне на сцену. — чуть не плакала Ленка.

Миниатюры закончились.

— Вперед! — повернулся к Ленке Володя.

Она вскочила, задохнулась, наступила мне на ногу и унеслась.

Повесть слушали хорошо, смеялись, хлопали. Ева теребила то одного, то другого ухажера, страдая от недостатка внимания. Крокодил, по обыкнове­нию дремавший, вдруг невпопад заржал. Евины пажи, встрепенувшись, его поддержали. Публике понравилось и это.

Ленка освоилась, перестала частить и заикаться. Я сел свободнее. Володя повернулся ко мне и удовлетворенно подмигнул: порядок.

Ева ни с того ни с сего обиделась. Пухлые губы вздрагивают, взгляд мрачный, длинная нога нервно постукивает по переднему сиденью. Вот-вот вскочит и выметнется из зала. Кавалеры забыли об отведенной им роли, вер­тят головами, заглядываются на раскрасневшихся девиц. Бедная Ева. Рука ее сжимается в кулак, и он не такой уж маленький. Но хороша Ева и в гневе. А может, особенно хороша в оном. Перехватив ее как бы случайный взгляд, я корчу рожу. Ева опускает голову — и поворачивается ко мне уже улыбаю­щаяся. Подсказка принята. Забывшийся да будет наказан.

На сцене давно уже поют, отплясывают, хохмят. Володя железно выдержи­вает регламент съезда. «Почем стоит похоронить?» — «Пять рублей». — «А без покойника?» — «Три рубля, но это унизительно». Народ стонет, плачет, некото­рые лежат.

Я замечаю секретаря комитета комсомола факультета Баркевича. Лицо, конечно, каменное, но разве может оно быть иным у вожака молодежи? Вижу, как разевает пасть Крокодил, легонько толкает локтем соседа, и тот свалива­ется с кресла, хватая ртом воздух. По печени попал. Крокодил уж если ткнет, мало не покажется.

Ленка, вновь оказавшаяся рядом, на себя не похожа. Глазки горят, зубки сверкают, грудь волнуется. А что, вполне может понравиться. Вон Евин бок­сер уставился, поплыл, как от хука в челюсть.

— Чего он?.. — у Ленки покраснела даже шея.

— Состояние грогги, — говорю я. — Бери за веревочку и веди куда по­желаешь.

— Больно надо! — фыркает Ленка.

— Напрасно.

Съезд заканчивается гимном. Весь зал поет «Гаудеамус».

— Молодцы мы все, — смахивает со щеки слезинку комсорг. — Делегаты съезда приглашаются за кулисы.

Да, я видел, как Крокодил со товарищи таскал звякающие саквояжи. Не пойти нельзя. К тому же, сквозь толпу проталкивается Ева, хватает меня за руку, прижимается бедром.

— Идем?

— Куда?

— На кудыкину гору.

Ева вроде не делегат, но участие ее в закулисной части съезда ни у кого не вызывает сомнений.

— А кавалеры? — шарю я по толпе взглядом.

— Не твое дело.

Действительно, что это я Евиными кавалерами озаботился. Пороть их будут. Ева уж постарается высолонить розги.

Крокодил мечет бутылки, по кругу идут стаканы, которых не хватает. Ева умудряется завладеть двумя стаканами, один сует мне:

— На брудершафт?

Медленно пьем, целуемся. Евины губы приятно горчат. Народ вокруг делает вид, что все в порядке вещей.

— Уходим по-английски, — шепчет Ева.

— Куда? — удивляюсь я.

— К тебе.

— В общагу?! — едва не роняю из рук стакан.

— Давай, сначала ты, потом я. Жди меня у входа в скверик.

Я пячусь, натыкаюсь в потемках на Ленку, которая заполошно машет рукой: уходи! В коридорах народ уже рассосался. На втором этаже стоит Емелин, рас­куривающий папиросу. «Во сколько он уходит домой? — мелькает мысль. — И есть ли у него нормальный дом?» Емелин сильно хромает, говорят, ранение он получил в армии. Наш замдекана даже в штатском остается майором. Отдает приказы, выслушивает донесения, следит за прическами разгильдяев и корот­кими юбками девиц. Правда, на последних он только косится. Служба, и на филфаке у Емелина служба. Иногда кажется, тянуть ее тяжелее, чем в армии.