Ева - [10]

Я пошел смотреть, чтобы писать.

Но в повести, обретшей название «Под желтым одеялом», героини, похо­жей на Еву, не было.

После круиза на яхтах Ева, как и следовало ожидать, отдалилась. На картош­ке она больше не появилась. Да и у меня соревнования, надо было сгонять два с половиной килограмма лишнего веса. Я подолгу потел на ковре, затем в парилке. Картошка кончилась, началась учебная рутина. Ева по-прежнему сидела с под­ругами на «галерке», что-то втолковывала рассеянной Светлане, тревожно следя­щей за Володей, и сосредоточенной Нине, частенько жующей бутерброд.

Я, пользуясь положением, на лекции ходил по выбору. Преподаватели в большинстве своем мне не нравились. Раздражала школярская подача материа­ла, ежедневные проверки, лекции с восьми пятнадцати. Как боцман чует бунт на корабле, так и преподаватели догадывались о моей гордыне. В другой ситуации это мне непременно зачлось бы, особенно пропуски занятий. Замдекана Еме­лин, недавний майор, травил прогульщиков, как умелый охотник зайцев. Они уж и сигали через окна, и под лестницами прятались, прикидывались больными и убогими, — Емелин их отлавливал и уводил на проработку в кабинет. Меня он пока не замечал. Наиболее ревнивые лекторы, завидев меня в аудитории, задумчиво кивали: вот ужо придет сессия, там посчитаемся. Я примечал: чем лучше преподаватель, тем меньше его волнует посещаемость. А вот наставники по истории КПСС и марксистско-ленинской философии обижались не на шутку, предупреждали, что на экзаменах будут требовать конспект своих лекций.

Я надеялся на Семеныча. Авось и марксистско-ленинцев поборет. Раз здоровый, значит, дурной.

Идея юмористического съезда в народе вызвала энтузиазм.

— Говорят, ты повесть написал? — подкатилась после занятий Ева. — А я там есть?

— Какая ж повесть без Евы? — хмыкнул я. — Первая печальная повесть на земле про Адама и Еву.

— Я не люблю печальные.

— Веселые любишь?

— Конечно.

Меня удивляло в Еве стремление сразу и без обиняков высказать свое кредо. Любит девушка веселье, и точка.

— Сама-то в съезде участвуешь?

— Смотреть буду.

— И только? Светлана вон под гитару поет.

— У Светланы голос.

— А у тебя?

— Ты не знаешь, что есть у меня? — разозлилась Ева. — Тоже мне, писатель.

— У моей девочки есть одна маленькая штучка?

— Болван!

Она покраснела, и я готов был упасть перед ней на колени. Но поздно. Длинные ноги уже мелькали далеко впереди.

— Поцапались?

Я увидел рядом с собой Крокодила. Все-таки умеют они появляться. Никого ведь не было — и вдруг крокодил, неподвижный, но живой. В руках справочник по философии и ленинские работы.

— Куда путь держишь?

— В библиотеке был. Почему на редколлегию не приходишь? Хорошая газета получается.

— Со временем туго. Сам понимаешь, каждый день тренировки.

— А Ева? — моргнул он глазом.

— Ничего Ева, бегает.

— Ты знаешь, что ее дядя декан истфака?

— Ну и что?

— Ничего. Вчера с ним познакомился. Новую квартиру недавно получил, четырехкомнатную.

Я действительно не знал про дядю-декана. Но каковы крокодилы! Лежат, как бревна, на берегу, не шевелятся, однако все видят и все слышат. Ленина изучают.

— На истфак переходишь?

— Зачем? — спрятал книги за спину Крокодил. — На съезде повестуху прочтешь?

— Ленка отпечатает, может, прочту.

— Володя классное фото сделал. Мы с Евой спиной друг к другу, рас­ходимся, как в море корабли. Говорит, на международную выставку послал. Это фото и Евин портрет.

— Давно вместе позируете?

— Давно, — осклабился Крокодил.

Я думал, Крокодил спит, а он, оказывается, ведет активную дневную и ноч­ную жизнь. С дядей-деканом познакомился. Сфотографировался с Евой. Ай да пресноводное.

— Аппетит хороший?

— Чего? — захлопнул пасть Крокодил.

— Похудеешь с этой учебой, из своей весовой категории вылетишь. Таким, как Ева, нужны упитанные крокодилы.

— Наберем! — заржал Крокодил. — Вес мы умеем набирать.

В последнее время я забросил не только учебу, но и газету. Володя, Кро­кодил и я входим в редколлегию факультетской стенгазеты. Володя приносит фотографии, Крокодил пишет заголовки, я придумываю рубрики и редакти­рую хохмы, которые тащат в газету все подряд, от первокурсников до пре­подавателей. Съездовский номер, похоже, Володя целиком взвалил на свои плечи, Крокодил вон справочником по философии занялся.

А у меня повесть. «Нет повести печальнее на свете.» Еву съезд смеха почти не заинтересовал. Один раз, правда, заявилась в раздевалку возле спортзала, где мы ползали на карачках по ватманским листам с карандашами и кисточками, полюбовалась процессом.

— Не для меня это, — смерила она взглядом Светлану, держащую в руках банку с клеем. — Сегодня в Русском театре премьера.

Светлана виновато улыбнулась.

Я знал, что в театр Еву водят актеры. Ей нравится богема, но, конечно, не до такой степени, чтобы курить анашу или оставаться до утра в пьяной компании. Во всяком случае, поздним вечером Ева всегда дома. Я слышу ее дыхание на том конце провода — и осторожно кладу трубку. Говорить с ней по телефону невозможно: резка, категорична, неуступчива. При разговоре глаза в глаза она мягче, с удовольствием выслушивает комплименты. А потом вдруг зевает, слегка прикрывая рот.