Ева - [8]

— Может, споем? — подмигивал Олегу Вадик. — Сань, что-то мы давно не пели.

Саня увлеченно ковырялся в кострище.

— Кто поет, Саня?! — изумился я.

Вроде я его знаю, своего школьного друга.

— Поет, и еще как. Сел за румпель и затянул: «Славное море, священный Байкал.»

Саня по-прежнему ничего не слышал.

— Ну и что? — глянул я на Вадика. — Нравится человеку — пусть поет.

— Одну песню команда выдержала. Но когда вторую начал. Олежка, какая его любимая?

— «Из-за острова на стрежень».

— Во-во. Капитан говорит: «Если он сейчас не заткнется, я сойду с ума».

— Плохо поет? — никак не мог я врубиться.

— Плохо! — хмыкнул Вадим. — Если б просто плохо, мы как-нибудь вы­держали бы. А тут, понимаешь, гонка. Знаешь, как в гонке нервы напряжены?

— Я стресс снимал, — сказал Саня.

— Стресс!.. — подскочил Олежка. — Твой ор на всех яхтах слышали. В крейсерских гонках разброс яхт несколько километров, и они все слышали песню. Я специально спрашивал.

— Запретили? — посмотрел я на Саню.

— Капитан сказал: «Начнется шторм, тогда пусть воет до посинения». И на следующую ночь как раз шторм, пять баллов. Саня бегом к румпелю, вне очереди.

Саня изо всех сил дунул в погасший костер, устроив пепельную метель. Хорошие легкие у парня.

— После первого куплета уже никто не спал, — Вадим рассказывал в основном Еве, но его слушали и все остальные. — В первый момент поду­мали, что налетели на сухогруз и он врубил сирену.

— С Саниным пением никакая сирена не сравнится, — вставил свои пять копеек Олег. — Ты слышала когда-нибудь гудок сухогруза?

Ева сидела, согнувшись от смеха.

— Больше не позволяют петь? — спросил я Саню.

— Нет, — вздохнул тот.

— Сволочи.

— Капитан сказал: «Запоешь — спустим на канате за борт», — поставил точку Вадим. — За бортом не больно-то рот разинешь.

— Надо капитана поменять, — предложил я. — Или команду.

Вот этой шутки не понял даже Саня. Я пожал плечами. В конце концов, не мне ходить в гонки. И не мне запевать «Из-за острова на стрежень.»

Я думаю о том, что в любой компании к концу второго дня неизбежно начинаются сложности. А уж среди островитян тем более. О нас с Евой я не говорю. Коза, гуляющая сама по себе. Но вот и Саня отлип от своей гречанки. И Олежка удрал куда-то в кусты. Вадим рявкнул на свою сероглазую малыш­ку Оленьку. Дела.

— Пора собираться, — говорю я Сане.

— Завтра, — оглядывается тот на палатку, в которой скрылась Марина.

— Бесполезно. Сначала взаимное притяжение, потом отталкивание. Надо сматываться.

— У вас-то все нормально, — бурчит Саня.

— У нас?! — смотрю я на Еву, которая уже измусолила журнальчик и те­перь делает вид, что дремлет. — Ничего ты не знаешь про нас.

— Красивая деваха.

— Это, конечно, есть, — кряхчу я. — Но и только.

— А что еще надо? — удивляется Саня.

Я вздыхаю и отворачиваюсь к воде. Вода, даже пресная, лучшее из того, что видит человек в своей жизни.

— У Марины отец моряк, капитан первого ранга, а в яхтах она ни хрена не понимает, — жалуется Саня.

— Зачем ей понимать? Не она ведь капитан, папа.

Саня долго обдумывает мои слова — и на полусогнутых ногах идет в палатку.

Я опять возвращаюсь мыслями к Еве. Эффектная девушка, она во всем обожает эффекты. Любое ее появление на людях, особенно если среди них есть хоть одна пара штанов, должно быть эффектно. Продуманная поза. Под­черкнутый жест. Прическа, отличающаяся от других в радиусе километра.

Подружки в мини, Ева непременно в длинной юбке. Ну и дорогие вещи, выде­ляющие среди прочих не только дам преклонного возраста. Ева понимала, что произнесенное слово не главное ее достоинство, и старалась как можно реже раскрывать рот. Нет, она с удовольствием смеялась, без стеснительности облизывала губы, запихнув в рот большой кусок торта, призывно округляла их, слушая собеседника, но афоризмы изрекали все, кроме Евы. Она разгова­ривала улыбкой, нахмуренными бровями, сощуренным глазом, изгибом тела, походкой. И не больно надеялась на слова, не доверяла им. Ева была пред­метна и в то же время чуточку ирреальна, как чайка в море. Вот она, ты ее видишь и слышишь, любуешься плавным полетом, — но издали.

Сейчас Ева явно скучала. Мизансцена для нее затягивалась. Нужно было менять партнеров, декорации, костюмы, свет, нужно было садиться в яхту и плыть к иным берегам, а мы до сих пор на острове.

«Ничего, — подумал я, — на острове тоже полезно».

Ева поднялась и посмотрела в мою сторону. Я махнул рукой. Ева поколе­балась и неохотно побрела по песку, натягивая на голое тело кофту.

— Замерзла?

— Я от этого песка тронусь. Хрустит на зубах, в голове, всюду. — она оттянула трусики и стряхнула прилипшие к молочной коже песчинки.

— На картошке лучше?

— Хуже, — подумав, честно призналась Ева. — Но что мы на этом остро­ве торчим? Поплыли бы куда-нибудь.

— Завтра поплывем.

Я притягиваю ее к себе. Ева сопротивляется, но недолго. Я сдуваю вооб­ражаемый песок с гладких ног, живота, рук, шеи. Ева замирает. Я целую ямоч­ки на щеках, покусываю мочку уха, приникаю к полуоткрывшимся губам.

— Еще. — шепчет Ева.

Мы целуемся, забыв обо всем.

— Ну, как, лучше? — заглядываю я в темные глаза.

— А ты ничего, — хлопает длинными ресницами Ева. — Целоваться не умеешь, но ничего.