Ева - [13]

На улице пронизывающий ветер, гололед, безлюдье. Не замерзла бы Ева. Но она скоро появляется, налетает, тормошит.

— Комнату освободить сумеешь?

— Комнату?..

Двое сожителей из библиотеки приходят поздно, один уехал домой. Толь­ко Виталик может оказаться дома, но он мой должник. Уже не раз я уходил на пару часов из общаги, когда Виталик приводил свою Аллу.

— У нас бабка на входе вредная, — бормочу я. — Как бы крик не подняла.

— С бабкой я справлюсь, — тащит меня за руку Ева. — Бабки сами меня боятся.

И правда, вахтерша, мельком взглянув на Еву, накинулась на жмущихся у входа парней и девчат:

— Никого не пропущу! Комендант приказал — без документов никого.

Каблуки Евы громко цокают по коридору. Ни капли не похожа она на здешних девиц, а вот поди ж ты.

Виталик был дома, бренчал на гитаре, приканчивая бутылку «чернильца».

— Понял! — подмигнул он нам. — За два часа управитесь?

— Кончай ты. — оглянулся я на Еву.

— Управимся, — кивнула Виталику Ева. — Мы шустрые.

Виталик гоготнул и скрылся. Парень он был легкий и без комплексов. Однажды ворвался в комнату после полуночи — я, лежа в постели, читал, — стукнул рукой по выключателю:

— Витек, ты спишь!

Слушая в темноте возню на его кровати, я жалел, что не успел натянуть штаны и смыться. Алла, худенькая девушка с тяжелой грудью, была влюблена в Виталика как кошка. Чего никак не скажешь о нем.

Ева достала из своей объемистой сумки бутылку вина.

— Где у тебя стаканы?

У меня дрожали руки, и я выключил свет, чтобы Ева этого не заметила. Ева, не спрашивая, устроилась на моей кровати, подобрала ноги:

— Иди сюда.

Я, преодолевая оцепенение, наклонился над ней.

— Ну что ты. — стала она меня гладить, — не волнуйся, глупыш, все будет хорошо.

В отсвете уличных фонарей белело ее лицо, блестели глаза. Она стянула через голову свитер, я неловко ей помог. Упруго торкнулась в ладонь грудь с шероховатым соском. Другой рукой я стал нашаривать крючки на юбке.

— Не надо.

Ее уверенная рука поползла вниз по животу, и я, холодея, подчинился ей. Сама Ева осталась в юбке, но с меня стащила брюки.

— Вот так.

Горькие губы раскрылись, приняли меня в себя. Я сильно зажмурился, сдерживая стон облегчения. Волосы Евы сильно запахли сигаретным дымом.

— Дай мне вина.

Боясь смотреть на нее, я протянул стакан.

— Тебе было хорошо?

— Да. — слово с трудом протолкнулось из горла.

Чувство, только что вывернувшее меня наизнанку, нельзя было обозна­чить словом «хорошо». Я отвечал, как того хотелось Еве. Но сама она?..

Ева, приведя в порядок юбку, свободно лежала на кровати, кажется, улы­балась.

— Иди ко мне, холодно. Да надень штаны.

Постучали в дверь, но не условным стуком, обычным.

— Не открывай, обойдутся.

— Конечно.

Дрожь в теле не проходила.

— Холодное вино.

— Что? — не поняла Ева.

— Озноб от вина.

— Да нет, ничего, — Ева сняла с бедра мою руку. — Говори что-нибудь, не молчи.

Но у меня не было слов, ушли.

— Понравился съезд? — выдавил я.

— Володя молодец, из него режиссер получится. А твоя повесть детская. Я растерялся.

— Почему детская?

— Ребенок.

Это уже выходило за рамки игры.

— А почему ж. сюда пришла?

— Дурачок, — сверкнула белками глаз Ева.

Я попытался отодвинуться, но она не дала, крепко обняв меня.

— Повесть написал, вина сегодня выпил — и все такой же маленький. Ева дразнила, я обижался. Действительно, дурак. Стало как-то легче.

— Завтра встретимся?

— Может быть, — улыбнулась Ева. — Витечка, ты, главное, не напрягай­ся. И не таскайся за мной хвостиком. Дышать ртом вредно.

Это я знал, спортсмен все ж.

Тепло Евиного тела убаюкивало, усыпляло. Я трогал тяжелые волосы, прикасался губами к затылку, невольно стараясь дышать носом. Ева потяги­валась, как котенок под поглаживающей рукой. Коридор постепенно напол­нялся голосами, топотом, взрывами смеха. Но возле нашей двери было тихо. Виталик молодец.

— В какую сторону у вас туалет? — высвободилась из моих рук Ева.

— Ваш направо.

— Без меня сможешь прибраться? — покосилась она через плечо. — Посмотри, на что кровать похожа.

— Здесь все кровати такие.

— Ну да?! — остановилась Ева. — А с виду простые ребята.

— Дурное дело нехитрое.

— Надо же, заговорил! Подними с пола дубленку.

Я и не заметил, какой у нас роскошный ковер на полу. Прямо с кровати босыми ногами в пушистый мех — замечательно.

Ева ушла. Я включил свет, поправил покрывало и подушку, убрал со стола пустую бутылку, стаканы. Как будто ничего и не было.

У выхода мы столкнулись со смехосъездовской командой, прорывавшей­ся в общагу. Промозглым ноябрьским вечером, да еще с дождичком, похо­жим на снег, по улицам много не погуляешь. Поневоле поскачешь к друзьям в общагу. Толпа, осаждающая врата, нас не заметила. Мне пришло в голову, что варта, то есть стража, этимологически восходит именно к вратам. Молод­цы, стоящие с бердышами у врат, и есть варта. Во всяком случае, наша бабка на них походила, но один в поле не воин. Оттерли в угол — и рванули с гого­том по коридору. Крокодил, проплывший мимо, усиленно работая хвостом и конечностями, даже не моргнул глазом. Крупный крокодил, породистый, от темечка до кончика хвоста метр девяносто пять. Ева, остановившись, при­щелкнула ему вслед языком.