Это жаркое, жаркое лето... - [2]

Она сидела на залитой этим сиянием траве и смотрела на  него без тревоги или удивления.  У Виктора похолодело в  груди  от  ее взгляда и от ее лица,  и он  споткнулся,  почувствовав  на  миг желание повернуть обратно,  но не смог или не решился.  Он тут же справился с собой,  подошел к ней почти спокойно и сел — не очень близко, но и не далеко. Сел как раз на таком расстоянии, на каком нужно садиться, чтобы не показаться слишком самонадеянным и чтобы не выглядеть смешным, разговаривая издали.    

Она уткнулась в лежавшую перед ней книгу,  а  Виктор  сидел, лихорадочно искал и не находил какой-то первый вопрос. В голове крутилась лишь глупая фраза о погоде,  и он в отчаянии, словно бросаясь в воду, спросил:    

— Хорошая сегодня погода, не правда ли?

Спросил и смолк,  чувствуя себя совершенно беспомощным,   но она подняла голову и улыбнулась,  и у него разом отлегло от сердца. Заразившись ее улыбкой,  он  облегченно  расхохотался, пытаясь смехом скрыть смущение.  Она тоже рассмеялась,  глядя  на него.  А потом они вновь замолчали,  но уже не так,  как прежде — лед был сломан. И он вновь заговорил, но уже без усилия.    

Да, она часто здесь бывает. Так часто, как только удается — легкая тень пробежала по ее лицу, и он заметил это.

Его зрение вообще вдруг обострилось.  Он видел сейчас  сотни разных мелочей, которых раньше и не приметил бы,  которые сами по себе ничего не значили,  но  все  вместе  складывались  в  единое целое,  в картину,  которая навсегда останется в памяти  и  будет оживать по своим,  не совсем понятным законам,  повинуясь толчку, который могут дать и запах влажной земли,  и шероховатая на ощупь скатерть под ладонью, и скрип двери,  похожий вдруг на неумолчное пение цикад, пронизывающее весь этот летний день...

Виктор поймал себя на том, что не слушает ее, а смотрит на приоткрытые, чуть  обветренные  губы, видит нежную линию подбородка, подсвеченный солнцем золотистый пушок  на  загорелой коже,  ее опирающуюся на землю узкую руку и муравья, озабоченно пробирающегося в траве рядом с рукой.  Ему стало легко и  весело, он вскочил на ноги и протянул ей руку:    

— Пойдемте купаться?

Она не приняла  руки,  но  гибким  движением  поднялась  и побежала к кромке впаянного песка.  Он отстал и смотрел,  как она подбегает к реке. Солнце било в воду, засвечивало Виктору в лицо.У самой воды она приостановилась,  обернулась  —  легкий  силуэт, вырезанный в серебряном полотне. Ветром шевелило рябинки на воде, катало по ним маленькие ослепительные солнца.  Они  дрожали, вразнобой вспыхивая и притухая, и ее фигура казалась размытой по контуру и окруженной теплым сиянием...

— ...Витя,  тебя опять в мастерские вызывают.  Говорят,   на чертежах не те допуски проставлены.    

Виктор не сразу понял, чего от него хотят. А поняв, поднялся и нехотя пошел в мастерские.

В мастерских было жарче,  чем в лаборатории,  пахло машинным маслом и сгоревшей изоляцией. Рубашка у тучного мастера некрасиво прилипла к спине. Чертежи оказались в порядке, чувствовалось, что мастеру просто невмоготу работать.  Все это отняло довольно много времени, и рабочий день успел подойти к концу.

На улице висела тонкая пыль и бензиновый  перегар. Солнце было оранжевым,  как перезревший апельсин. Оно совсем не  грело. Дышать было нечем.  В общежитии было так же тускло и пыльно.   В  комнате  пахло худосочной городской зеленью и асфальтом. В коридоре  все  время слышались шаги,  за стеной разговаривали.  Виктор лег на кровать, как солдат на привале, — не раздеваясь и без сил.

...А на реке солнце малиновым своим краем  упруго  проминало черту горизонта.  Девушка еще была здесь и  заметно  обрадовалась его появлению. Он молча опустился рядом. Вода без плеска набегала на песок. Воздух на глазах синел. Лезвие горизонта,  наконец, справилось с солнцем — располовиненное,  оно  почти  не  светило, только бросало снизу на небо отблеск своего  потускневшего  тела. Закат был багровым. От воды по ногам ползла прохлада. Было бережно и непривычно. Хотелось, чтобы что-то случилось, чтобы нужно было действовать,  может быть,  спасать ее от чего-то непонятного и враждебного,  и Виктор осторожно  перевел  дыхание, расслабив непроизвольно напрягшиеся мышцы.

Напряженность  прошла,    оставив  ушедшее  вглубь   смутное ощущение,  что  что-то  забыл  и  нужно  немедленно  вспомнить  и побежать куда-то и что-то немедленно делать...  

В  лесу  оказалось  совсем  темно,    и  он  несколько   раз споткнулся.  Под ногами зашуршал песок дорожки.  Она  шла  рядом. Виктор слышал ее дыхание, легкое и неровное. Невидимый в темноте, опускался туман.  Она  зябко  вздрогнула, и  Виктор  осторожно обхватил ее рукой за плечи. Плечи были податливыми,  как неживые, и в нем шелохнулась волна грусти и нежности к ней и ко  всему  на свете.

Идти обнявшись было неудобно,  и они замедлили шаг.  Впереди уже  просвечивали  сквозь  деревья  слабые  огоньки    последнего автобуса, и она мягко высвободилась из-под руки Виктора. В салоне, кроме них, не было ни души,  и водитель не включал освещения.  Автобус слегка покачивало.  Она всю дорогу  просидела глядя вперед, туда, где под колеса торопился асфальт, и словно не замечая, что рука ее лежит у Виктора в ладонях. Он тоже молчал, а за окном в ярком отблеске фар проносились редкие встречные машины и впереди ненастоящим светом люминесцентных ламп мерцал город.