Это жаркое, жаркое лето... - [5]

По земле подкрадывался вечер. Тени деревьев протянулись по полянке.  Маленький потрескивающий костер стал желтым,  теплым  и уютным. Все собрались вокруг огня. Люда сидела, подтянув колени к подбородку.  В ее глазах  мерцали  и  вытягивались  вверх  язычки пламени.  Угли в глубине костра были алыми и  прозрачными. Они бесшумно трескались и разваливались на части.  Над ними  плясали, пытаясь оторваться и взлететь, тонкие плотные лепестки огня.    

Люда вдруг гибко, без помощи рук,  встала, повернулась, задержавшись на миг в свете костра.   Ее  фигурка,  охваченная тренировочным костюмом, казалась отлитой из металла. К ней ничего нельзя было прибавить, от нее ничего нельзя было отнять. От этого она казалась крупнее,  чем есть.  В  следующее  мгновение  статуя ожила — Люда сделала шаг,  опустилась на траву,  чуть подальше от костра, и снова замерла,  глядя то ли в огонь,  то ли на Виктора, то ли на что-то за его спиной. 

Виктору стало тревожно. Он огляделся. Сумерки штриховали все вокруг серой тушью. Ему показалось, что он слышит тонкий жалобный лепет воды на песке.  Хрупкое ощущение узнавания появилось в нем. Он задержал дыхание, чтоб не спугнуть его.  Волна грусти медленно поднялась и отошла,  смыв все чувства и оставив лишь  холодное  и ясное ощущение утраты.

Обратно все ехали молча.  Виктор сидел, прикрыв  глаза  и опустив руки в карманы куртки.  В руке был зажат колючий — языки огня над все горящими и никак не сгорающими поленьями — значок. Виктор сжал кулак сильнее, и значок врезался в ладонь. Он нужен ему, чтобы не считать все  случившееся  сном. Виктор понимал, что объяснить его видения по-иному невозможно, но твердо был уверен, что это не сон.  Почвы для уверенности у него не было — лишь собственная убежденность да этот вот значок,  и  он  опять повертел его в пальцах,  не вынимая из кармана,  и вновь зажал  в кулаке.

Назавтра был выходной — веселый солнечный день. Виктор вышел из дому и бесцельно брел по улицам,   стараясь  не  наступать  на трепетавшие в тени на тротуарах солнечные  зайчики. Ноги  сами привели его к институту, и он негромко рассмеялся этому. Вокруг было пустынно,  лишь впереди виднелась женская фигурка. Женщина шла медленно, и Виктор почувствовал знакомое по своим  волшебным снам волнение,  узнав эту походку и стройную длинноногую  фигуру. Он подошел ближе.  Это была Люда.  Волнение его не  ушло,    лишь превратилось в приподнятое,  безоблачное настроение,  при котором все удается, все кажется легко и просто. 

Он взял Люду  за  руку  и  повел  по  выгоревшим  на  солнце стерильным плитам тротуара туда,  где когда-то во сне впервые сел в автобус. В автобус,  увезший его в сказку,  продолжения которой он сейчас и ждал, и боялся.  

Скрипнули тормоза, подошел и остановился — не у остановки, а просто так — знакомый синий вагон. Остановился,  принял их в свое солнечное нутро и покатил дальше, прозаически гудя мотором, время от времени впуская и выпуская пассажиров.  Прошуршал под  колесами  гравий  конечной  остановки. Меж деревьев не было ветра,  недвижный воздух прогрелся солнцем,   и, казалось,  что он остался здесь с лета. Это  душноватое  тепло обволокло их, и Люда, словно отогревшись и очнувшись от молчания, сказала негромко сама себе, зная, что и Виктор услышит:

— Как странно...  Как будто я уже была здесь...  А  я  точно знаю, что не бывала...    

И, после недолгого перерыва,  заполненного звуками сдвоенных — не сговариваясь — шагов, так же негромко добавила: 

— Вообще, очень странное чувство. Двойственное какое то — все вокруг незнакомо,  и вдруг посмотрю на тебя,  и все меняется,   и кажется, что я все здесь знаю... Как-то все связано с тобой...— и она повела  плечами,  бессильная  облечь  словами  свои  зыбкие ускользающие ощущения, и лишь сжала на миг его пальцы,  и он чуть пожал в ответ ее узкую ладонь. Он молчал. Слов не было нужно.  Он шел уверенно, хотя — он тоже это знал — был здесь впервые,  как и она. Впервые, если не считать снов.

На полянке было пусто. Листья  к  осени  погрубели  и  не шевелились.  Ветра не было.  Они сели  у  воды,  слушали  тихий стеклянный звон водяных струй на песке и молчали. 

Люда вздохнула, длинно и судорожно, как всхлипнула. 

Виктор, не глядя, — ему не нужно было  глядеть, он  всем существом  своим ощущал  ее  присутствие, —  протянул   руку, коснувшись ее плеча,  а потом  —  тяжелых  густых  волос. Рука зарылась в волосы, чувствуя каждым пальцем, что Люде это приятно, легла в перепутанице прядей ей на затылок. Ладонь  сама  удобно подстроилась, словно готовая принять на себя тяжесть головы, если Люде вдруг вздумается откинуться, помедлила, а затем мягким движением качнулась назад  и вбок.  Люда,  словно загипнотизированная,  легко качнулась вслед за  этим  осмысленным движением его руки и тихо  опустила  голову  на  колени  Виктора, замедленно повернувшись на спину  и  придержав  рукой  его  руку, которая с затылка соскользнула на ее  щеку, кончиками  пальцев касаясь подбородка.

Вокруг стояла тишина. Говорить не хотелось.  Люда  изучала лицо Виктора — словно вбирала в  себя  его  черты — исподтишка, смежив ресницы. Она потерлась о его ладонь и чуть  слышно засмеялась — от избытка переполнявших ее чувств. У  обоих  было такое ощущение, что они долго шли и наконец пришли куда-то,  куда так долго стремились,  где хорошо и покойно  и  не  нужно  больше никуда спешить...