...Это вовсе не то, что ты думал, но лучше - [47]

Я разглядывала бывшего бой-френда, только что вынырнувшего из воды с бензиновыми разводами, радостно потрясая зажатыми в ладонях трофеями. Умытая татуировка пумы на правом плече по-прежнему грозно скалилась. Красивая до умопомрачения Шерри, нагнувшись над парапетом, приняла добычу. Несмотря на жару, на ней была глухая кофточка с длинными рукавами, скрывавшими истерзанные вены.

— А ты любишь свои памятники? — спросила я, жмурясь от солнечных бликов на воде и на латунной спинке птички. — Вот хотя бы этот?

— А ты любишь свои ресницы? — откликнулся мой кавалер. — Свои желтые глаза? Своё правое ухо?..

Я фыркнула, не найдя, что ответить.

— Налюбовалась на своего героя? — Он порылся в карманах и вытащил горсть старых монет — массивных пятаков, крохотных грошиков, серебряных полтин. Щедро высыпал их в воду, у самых ног Тибальда, пританцовывавшего от азартного зуда в шальной крови. — Двинулись дальше?

И я послушно двинулась, порадовавшись про себя за бывшего бой-френда с обломившимся ему богатым уловом.

Мы долго бродили по знакомым и любимым местам.

Я послушно рассказывала обо всех, прошедших сквозь мою жизнь и мелькавших теперь перед нашими глазами (это казалось чудом, и я догадывалась, кто мог его устроить). Иногда приходилось напрягать память, чтобы вспомнить имя (кличку), иногда, напротив, хотелось броситься на шею человеку, казалось, давно потерянному в круговороте бурной и безалаберной жизни.

Мои ноги еле передвигались, язык побаливал от постоянной болтовни — но энтузиазма хватило бы на десятерых. И еще я заметила, что не было ни одного приступа — голова ни разу не заполнялась 'ватой'. К чему бы?..

— Это Сэнс, он всегда начинает играть в это время и в этом месте. Шоколадный мальчик 'Трубы'. Он настолько же добрый, насколько мягкий, и настолько мягкий, насколько талантливый…

— …Нетти — она сегодня работает на Сэнса, ему повезло — это лучший наш 'аскер'. И Вижи — отбивает ирландскую чечетку, смешная… Две подружки. Яркие, как звездочки, верные в качестве подруг и ветреные — в роли возлюбленных…

— …Еська — вся такая цивильная, чистенькая. Это потому, что она умудряется совмещать обыкновенную жизнь (мама-папа, обед из трёх блюд, институт) с 'Трубой'. Что, по-моему, крайне не просто…

— …Леший и Красавчик — если ты хоть что-то понимаешь в музыке, ты согласишься, что их группа 'Кулэм-олэм' — самая талантливая и необычная среди неформалов. Они оба не приспособлены для такой жизни. Оба пьют, а Леший ещё и колется. Два лучика света, запутавшиеся в грязном болоте…

— …Патрик — тот, что тянет пиво из горлышка. Теплый, ласковый и беспечный, как весенний котенок. Даже жизнь наркомана не сделала его сволочью…

— …Чакра — она всегда ходит очень быстро, чуть ли не строевым шагом. Вот и сейчас несется, разрезая толпу, как ледокол. Разыскивает своего Акелу, не иначе. Она самоуверенна, считает себя выдающейся ведьмой и экстрасенсом. Но зато искренняя и прямая. И умеет любить. Другу или бой-френду она предана, как волчица…

— …Абрек — вот он танцует у входа в подземку. Он классно это делает. Он похож на смерч, яростный и обжигающий, а его стихи — выплески адской боли. Словно рисунки кровью на стекле. Его жизнь — затянувшийся прыжок с крыши: все время на выдохе, до предела…

— Он тоже хороший? — прервал мой монолог давно не подававший голоса повеса и денди.

— Да!

— А как же проломленные в драке головы? Я слышал, он даже может ударить женщину.

— Порой мне тоже кажется, что от зверя в нем больше, чем от человека. Но он искупает всё тем, что жить ему больнее всех. Демоны его страстей пытают его, прижигают внутренности. Когда он ударяет кого-то, он не видит, женщина это или мужчина, он весь в багровом тумане, как смертельно раненый пикадором бык…

— …А это мой названый братец Акела — расчехляет гитару у Елисеевского. Чакра воссоединилась с ним, чему искренне рада. Она никогда на 'аскает' — не умеет или брезгует, и просто сидит на асфальте и слушает его надрывно-хриплые песни. Акела… Белый огонь, закованный в броню льда. Чужой, другой. Самый сильный и яркий из всех моих 'трубных' знакомых. Да и, пожалуй, из всех вообще. Если Тибальд похож на кромку ножа, отточенную до бритвенной остроты, то Акела — обоюдоострый меч из рыцарских историй. Это гордое и благородное оружие — им не ударить в спину, как кинжалом, не стать орудием предателя, как яду или веревке, не обагриться кровью беспомощной жертвы, как топору палача. Только в схватке лицом к лицу, в честном противоборстве он будет жесток и неумолим, как сама судьба…

— Всё сказала? — Мы приземлились в маленьком дворике у Армянской церкви, так как ноги отказывались нести меня дальше. — Красиво излагаешь, молодец. И его, кого ты так поэтично сравнила с орудием убийства, его ты тоже считаешь хорошим?

— Конечно. Я называю его братом и очень люблю, а разве я могу любить негодяя?

— Не знаю, не знаю. Ладно, а кто тогда в градации твоих ценностей плохой?

— Ну… Калигула, наверное. И Чикатило.

— И всё? А вот этот милый господин? — он кивнул на соседнюю с нами скамью.

Лица сидящего не было видно — он дремал, запрокинув голову на спинку скамейки. Щегольская одежда — но мятая и грязная. Неровное, судорожное дыхание. Острый кадык…