...Это вовсе не то, что ты думал, но лучше - [48]

Я узнала мгновенно.

— Слушай, какого черта ты меня допрашиваешь?!

— А отчего ты так кипятишься? Просто спросил. Он ведь тоже твой знакомый, как и все остальные.

— А я не хочу отвечать! Он пришел с войны, между прочим. Каким он был до ухода на бойню — ты знаешь?!..

— До ухода он кого-то порешил в драке, по-моему. Успокойся! Не переживай так — проехали. Последний вопросик — и больше не буду тебя пытать. А ты сама — какая?

— Дурацкий вопрос. Конечно, я не ангел с белоснежными перышками, но…

Я приготовилась объяснить, что стараюсь никому не причинять зла, и хотя совершила немало ошибок, но ни преступление, ни подлость, ни предательство среди них не значатся. Что не могу не то что убить, но даже просто ударить человека… Но что-то сковало мой язык, прежде столь бодрый. После всего случившегося за последнее время (и в частности, после бесед со Спутником), этот вопрос поставил меня в тупик.

— Наверное, плохая, — после длительного размышления выдала я.

И тут он расхохотался. Я не сразу поняла, что это смех: издаваемые им звуки мало напоминали обычное выражение радости и веселья. Слыша их, скорее можно было представить волны, с шелестом разбивающиеся о гранитные парапеты… грохот спешащих трамваев… карканье ворон в сером небе, подпираемом кудрявыми макушками Ростральных колонн.

— В хорошую компанию ты себя записала! Калигула, Чикатило и девочка Росси — перечень самых выдающихся злодеев всех времен и народов…

— Нет, ты не понял! Просто… — Я запуталась сначала в мыслях, а потом и в словах. Очень трудно выразить внятно то, что крутится под черепной крышкой. Особенно, когда словарный запас не велик. — Я не ставлю себя в один ряд с этими выродками. Я сужу о себе изнутри и вижу множество деталей, которые стоило бы поменять. А другие? Я ведь не могу взглянуть на мир их глазами. Я эгоцентристка по сути своей, и градации добра и зла проходят у меня внутри, согласно их ко мне отношению. Да, возможно, Акела излишне жесток к своей бывшей жене, а Леший — пьяница и наркоман, но мне они не сделали ничего дурного, и значит, для меня они хорошие. И мне плевать, как к ним относится окружающий мир. И вообще, что это за детское деление на белое и черное? Тебе самому не смешно? Люди — они разноцветные. И тот, кто повернут ко мне пушистой и теплой стороной, для другого может выглядеть колючим или скользким.

— Ладно. Признаюсь: я решил с тобой сегодня встретиться по своей воле. Но этот вопрос попросил задать другой персонаж, не менее тебе знакомый.

— Ну, Спутник, ну, скотина! Теперь понятно — вопросик вполне в его нравоучительном духе. А я-то уразуметь не могла, с какой стати ты меня допрашиваешь, когда сам… — Я собиралась напомнить эпизод со зловещим дракончиком и, мягко говоря, не совсем добрым выражением его глаз в нашу первую встречу, но осеклась. Хрен знает, как он на это прореагирует. — В общем, понятненько всё.

— Рад, что недоразумение разрешилось. А сейчас нам пора.

— Куда?

— Здесь недалеко. Покажу тебе одно замечательное местечко.

Договаривал он уже на ходу, и мне ничего не оставалось, как покинуть гостеприимную скамеечку и поплестись следом. Я шла чуть позади и смотрела на его затылок со стянутыми в тугой хвост черными волосами. (Цилиндр он снял и куда-то выкинул по дороге.) Я провела с объектом своего обожания почти целый день и теперь анализировала ощущения. Он опять изменился. В начале встречи был галантным, легким повесой с тросточкой, почти мальчишкой. Теперь это был надменный и властный мужчина — князь или граф. Он не стал выше ростом или шире в плечах, но от всей фигуры исходило ощущение мощи и бронзовой тяжести. Трость стучала об асфальт весомо и размеренно. (Мне вспомнился пушкинский Медный всадник, скачущий по городу, а также кони с Аничкова моста в фантазиях Вижи.)

Моё безудержно-детское обожание никуда не делось, не стало слабее, но теперь к нему примешивалось осознание его абсолютной не-человечности, чужести. Мы с ним были слеплены из предельно разных материалов — как дерево и воздух, или шелк и лезвие. Даже Спутник с его извечными шуточками, внезапными появлениями и исчезновениями и прилипшей к лицу маской казался понятнее и ближе.

Занятая этими мыслями, я не заметила, как мы зашли в какой-то дворик на набережной Мойки. Очнулась я только у суровой стальной двери на первом этаже. Она была опечатанной. Мой провожатый слегка толкнул ее, и распахнулось чрево чужой квартиры. Он сделал приглашающий жест.

— Где мы? — испуганно осведомилась я.

— Это место твоего сегодняшнего ночлега. Хозяев нет и не будет. Можешь располагаться и чувствовать себя свободно.

— Дверь опечатана, значит, здесь было совершено преступление. Веселенькое местечко! А крови на обоях или паласе не будет?..

Я осеклась, заметив резкую перемену. Что-то случилось. Стоящему рядом со мной существу стало вдруг очень больно. Так, что даже меня задело по касательной.

Он закинул голову и замычал, глухо и страшно.

— Что случилось?!

— Ублюдки, — он выплюнул это слово сквозь плотно сжатые губы.

На правой щеке зияла рана с рваными краями. Сквозь нее проглядывало нечто очень отдаленно напоминающее человеческую плоть. На моих глазах рана начала затягиваться и почти исчезла, оставив тонкий рубец.