Это было потом - [35]

"ЧИСТКА КАДРОВ"

Зря я грешила на него. Он не донес. Не только он, никто не донес. А в Вильнюсе меня ждали новые волнения. Папа к тому времени больше не работал в юридическом отделе Совета Министров, — не дожидаясь, пока его, беспартийного еврея, тоже обвинят в космополитизме и уволят, сам подал заявление об уходе. Тем более, что во ВЮЗИ работы прибавлялось — филиал расширялся, а папа был не только его директором, но и преподавал. Правда, в "ранге" всего лишь старшего преподавателя, хотя при окончании университета в Лейпциге ему было присвоено звание "Dосtоr juris", и большинство слушателей даже за глаза называли его "доктор Рольникас"^*. (*Советские инстанции полученных заграницей званий и степеней не признавали. Вовремя узнав об этом, небольшая группа литовских ученых сразу после войны послала в Москву ходатайство о подтверждении их званий, и получили подписанное В.Молотовым разрешение считать их научную степень соответствующей званию доктора наук. Последующие ходатайства, среди них и список, в котором был папа, остались без ответа.) Но уважение слушателей и переполненные аудитории на папиных лекциях не имели никакого значения для его заместителя Огурцова, в свое время направленного сюда райкомом партии, который хотел воспользоваться обстановкой, и стать директором. Заручившись поддержкой претендовавшего на должность заместителя директора другого преподавателя, Аджалова, тесть которого работал в Центральном комитете партии, он стал открыто добиваться папиного смещения. А при таких крупных "грехах", как учеба заграницей, беспартийность и принадлежность к нации "безродных космополитов", это было очень легко. Папу от руководства филиалом отстранили, а директором, естественно, стал Огурцов. Новый директор взялся за "чистку кадров": кого-то уволил, кто-то по его настоятельному "совету", сам ушел. Папе он такого "совета" не давал, — видно, понимал его бесполезность. Зато однажды на доске объявлений появился приказ о том, что старший преподаватель Г.Рольникас систематически не укладывается в отведенное для лекции время. Правда, пример был приведен всего один — что такого-то числа он после звонка продолжал читать еще четыре минуты, за что ему объявляется выговор. Вскоре последовал второй, на сей раз за то, что старший преподаватель Г.Рольникас окончил лекцию несколькими минутами раньше. Для увольнения требовался третий. И на одной из лекций неожиданно появилась стенографистка, которой Огурцов — конечно, не предупредив папу — поручил стенографировать папины лекции. Стенограммы были отправлены в Москву. Но, видно, Огурцов все же не решился открыто написать с какой целью их посылает, и рецензии были положительными. Тогда он пошел самым испытанным и действенным путем. 27-го июля 1951-го года в газете "Советская Литва" появилась статья за подписью того же Н.Огурцова "Филиалу необходима помощь". После нескольких вводных сообщений о том, что Вильнюсский филиал Всесоюзного юридического заочного института создан в 1945-ом году, что он — один из самых молодых высших учебных заведений Литовской ССР, и что только за два последних года филиал выпустил 150 специалистов с высшим юридическим образованием, что значительная часть педагогической работы выполняется специалистами, приезжающими из Москвы, и что в составе преподавательского коллектива имеются и местные квалифицированные силы, посетовал на то, что наряду со всеми этими положительными явлениями"…преподавание некоторых теоретических курсов до сих пор находится на низком идейно-теоретическом уровне. Лекции по такой ведущей дисциплине, как советское гражданское право, читаемые старшим преподавателем Г.Рольникасом, преподносятся студентам явно неудовлетворительно, объективистски, с позиций, которые ничего общего с наукой советского гражданского права не имеют". Для вида покритиковав двух русских преподавателей — Новикова и Кутузова — он сообщил, что "до последнего времени в институте подвизались и совершенно случайные люди — всезнающие халтурщики, рвачи, среди которых печальную известность снискал себе некий Иоффе". Не был образованнейший Йоффе ни халтурщиком, ни рвачом, и ничего, кроме хорошего, никто о нем не говорил. А еще обвинил он папу в том, что"…в течение ряда лет в институте почти не велось никакой политико-воспитательной работы среди студенчества. Прежнее руководство филиала (то есть опять же наш папа, увольнения которого он все же добился) в течение ряда лет открыто культивировало политически вредный и антипартийный тезис о том, что политико-воспитательная работа в задачи заочного института якобы не должна входить. Воспитательная работа и сейчас поставлена плохо. Правда, недавно созданная в институте парт. организация стала регулярно выпускать стенную газету, созывает студенческие собрания. Однако это лишь первые шаги". И далее: "…можно с полным основанием сказать, что в повседневной деятельности института не было и пока еще нет главного условия для успешной работы — воинствующего духа большевистской партийности и принципиальности, непримиримости к недостаткам. В чем же причины такого положения дел в институте? Прежде всего, они кроются в том, что институт не был тесно связан с местными партийными организациями…" И так далее в том же роде. Папа свое увольнение очень переживал, и решил поехать в Москву, чтобы доказать незаконность и необоснованность этого увольнения. Не для того, чтобы продолжать работать, а чтобы, добившись восстановления, в тот же день самому уйти. Папа не привык отступать от того, что считал нужным сделать, и в Москву поехал. Рассчитывал там пробыть неделю, но задержался почти на месяц. В какие инстанции обращался, к каким начальникам добивался приема — не рассказывал. Вернулся усталый, осунувшийся, но все же с рекомендацией директору Вильнюсского филиала ВЮЗИ тов. Огурцову старшего преподавателя Г.Рольникаса на работе восстановить. Это письмо вместе с заявлением об освобождении от занимаемой должности по собственному желанию, конечно, относил не он, а я. Огурцов — форма его головы вполне соответствовала фамилии — сидел за тем же папиным, когда-то привезенным из дому письменным столом. Московское письмо он, ухмыляясь, пробежал глазами, а в заявление даже не заглянул. Не читая, бросил в ящик стола, и задвинул его. — Все равно твоего батю никуда на работу не примут. — И уже совсем издевательски добавил: — Придется тебе взять его на буксир. Я долго бродила по улицам, сворачивая с одной на другую, чтобы еще не сразу пойти к папе. В голове вертелось одно и то же — он