Этническая история Беларуси XIX — начала XX века - [54]

В целом же можно сказать, что в результате «православизации» во второй половине XIX в. католическая община Беларуси потеряла до 280 тыс. чел. (разница между реальной и потенциально возможной численностью на 1897 г.). «Православизация» служила выражением лояльности власти и во многих случаях носила конъюнктурный характер. Часто это было просто решением проблемы выживания. В приведенных Р. Радзиком воспоминаниях С. Ковалевской прямо сказано, что это было результатом «желания карьеры, денег, а временами — куска хлеба, в котором отказывали католикам» [379, с. 105]. Нельзя не согласиться с В. Яновской, что «принудительные переходы, переходы в поисках экономических или каких-либо других выгод, хотя и имели массовый характер, но не были стабильными» [322, с. 21]. Это подтверждает и статистика начала XX в., когда происходил, хотя и в меньших масштабах, процесс «рекатолизации». Самое главное, на наш взгляд, формирование ситуации нестабильности, точнее, пластичности идентичности, в том числе таких ее базовых (в условиях до— или преднационального общества) характеристик, как конфессиональная идентичность. Возможность ее изменения, в том числе и многократного, в зависимости от политической ситуации, девальвировала ее ценность. В равной степени это стало относиться и к идентичности этнической, а в последствии, и национальной.

Политика «православизации», несмотря на все свои масштабы, не предполагала полной ликвидации католической церкви. Борьба с ее влиянием включала в себя так называемую политику «разделения католицизма от полонизма». Хотя она и получила обстоятельное освещение в работах В. Григорьевой (Яновской) и А. Смоленчука [37, 197], собственно белорусский акцент нуждается в дополнительном объяснении.

Уже в 1868 г., в период, когда «поляк, не пропагандирующий против русской империи и не озлобленный считался потенциальным союзником администрации» [193, с. 64], многие уездные посредники в Беларуси (например в Лепеле, Новогрудке) получили присланные из-за границы послания, отпечатанные типографским способом, в которых преданным престолу подданным вменялось в обязанность бороться с «польской язвой» с тем, чтобы «вырвать из рук поляков русских католиков». «Везде есть различия племенные, — отмечалось в письмах, — но различия по вероисповеданиям исчезли вместе со всеми средневековыми идеями и институтами» [122]. Годом позже правительство издало разъяснение местным властям о том, что поляками необходимо считать не католиков вообще, а только поляков и тех местных уроженцев, которые усвоили себе польскую национальность [193, с. 65]. Еще через год появился циркуляр МВД, разрешавший ранее запрещенное использование русского языка в католических литургиях [123, л. 1]. А в 1876 г. последовало новое распоряжение, требующее энергичных мер со стороны местной администрации для введения католического богослужения «на родном языке верующих» [114, л. 1]. Для белорусов под родным подразумевался русский, хотя и не исключалось использование белорусского. Об этом свидетельствует, например, тот факт, что в местечке Улла Лепельского уезда с 1876 по 1882 г. ксендз Мотус читал проповеди на белорусском языке [123, л. 33]. Существуют свидетельства об использовании белорусского языка с этими же целями в двух парафиях Могилевской губернии [197, с. 68]. Главное в том, что российская администрация давала понять — католики могут быть белорусами и это не только нормально, но и предпочтительно.

А. Смоленчук не без оснований утверждает, что кампания «располячивания костела» своей цели не достигла. Действительно, ни русский, ни белорусский язык в костеле не прижился. Однако, если посмотреть на нее шире, именно так, как она и задумывалась — «разделения полонизма и католицизма», то социальные результаты в статистическом измерении были сопоставимы с масштабами сокращения католического населения. Если на рубеже 1850-1860-х гг. численность поляков оценивалась разными источниками от 264 до 317 тыс. чел. (7,5-9,5 % населения), то к 1897 г. она снизилась до 156 тыс. чел. (2,4 % населения). Формальное объявление католика себя белорусом позволяло ему, хотя бы частично, избежать воздействия дискриминационных положений. Конечно, часто это означало лишь внешнее, чисто конъюнктурное изменение этнонациональных ориентации. Характерна в этом отношении приведенная Л. Горизонтовым характеристика ситуации в восточной Беларуси в середине 1860-х гг. — «большая часть чиновников Могилевской губернии состояла все еще из поляков, межу которыми масса особ, которые считались православными; это были местные уроженцы — "белорусы", как они начали себя называть ...» (курсив наш. — П. Т.) [33, с. 112]. Ряд источников отмечает значительное снижение социального престижа польского языка. В восточной части Беларуси он быстро выходил из употребления мелкого дворянства. «Польский язык среди них уже исчез, говорят они обыкновенно на белорусском языке. Очень редко можно услышать среди них какую-нибудь до крайности исковерканную польскую фразу» [153, с. 603; 89, с. 28]. Характерно, что примерно подобные взгляды высказывали и польские авторы. Так, например, В. Жуковский отмечал, что «шляхта, осевшая в Белой Руси, по-польски не говорит, ... русифицировалась и безразлично относится ко всему, что относится к польской национальности» [408, с. 4].