Этландия - [9]
Из публики инженер Куарт получил три записки.
«Милый, не волнуйся так. Публика начинает смеяться над тобой…»
Это писала Мария. Куарт стал багровым от стыда.
«Господин изобретатель! Может ли автомат резать, взвешивать и отпускать колбасные изделия? И трудно ли придать ему более приятную для покупателей внешность?»
— Торговать колбасой мой автомат, к сожалению, не может.
«Почему бы вам не выступать в мюзик-холле? Это имело бы успех».
Куарт побледнел. И не ответил на третью записку.
После доклада к эстраде прошел «оппонент из публики». Плотный сумрачный господин.
Он говорил медленно и тихо. Куарт чувствовал, как с каждым словом этого приземистого человека в зал вползала темнота, окружала инженера и сдавливала его горло своими вязкими руками.
— Господин изобретатель, вам уже мало создавать искусственные солнца, моря и механических лошадей. Вы хотите быть богом и создавать людей. Вы полны гордыни, господин изобретатель. Вы видите в этом стальном чудовище черты спасителя рода человеческого… железного мессии. Такой мессия быстро заржавеет. «Электрический Христос»… Богу вы стремитесь придать черты стального истукана. Вы еще молоды, господин изобретатель. Не шутите такими вещами… Гибнут в воздухе, пожираемые огнем, гигантские дирижабли, падают, превращаясь в смесь крови и алюминия, десятимоторные аэропланы, взрываются со своими ракетопланами злосчастные конструкторы. Природа — темная, непостижимая, как бездна, природа — мстит. Она не позволяет проникнуть в тайное тайных. Оглянитесь на путь изобретателей. Там много поучительного, предостерегающего. Они плохо кончают, эти люди, возомнившие себя всемогущими богами. Они очень плохо кончают!.. Не предавайтесь сатанизму машины. Держите ваше чудовище на цепи в своей мастерской и не спускайте в мир, или горе вам!.. Машины скоро станут проклятием людей. А люди, как природа, мстят молча, грозно! Поглощая все и все сметая. Господин изобретатель! Сто двадцать лет тому назад люди, мрачные и озлобленные, как грозовые тучи, шли разрушать машину Аркрайта, мюль-машину и ткацкий станок. Знаете, что они пели?
Глава VI,
в которой мы узнаем о судьбе самого скромного жильца «Ноева Ковчега» — г-на Люне.
Над городом солнце. Его расплавленные лучи падают потоком на асфальт, крыши и улицы. Один из лучей ударяется в большое окно конторы, пронзает его и впивается в желтую полированную конторку. Он прижигает ее. От вида желтой сжигаемой конторки в бухгалтерии становится душно. В открытые окна струится запах асфальта и пыльной зелени…
За конторкой, склонив лысый череп в бездну цифр, выгнув привычно спину, завивает узоры балансов счетовод Люне. Когда он откидывается, чтобы отщелкать на счетах, прорвавшийся из-за стенки конторки луч освещает самую верхушку его лысой головы. Макушка начинает сверкать, точно снеговая вершина ранним утром, когда склоны еще спят в тени.
Г-н Люне чувствует, как луч, греющий верхушку его черепа, разливает по жилам теплоту. Подслеповатыми глазами г-н Люне щурится из-под очков на солнце. Улыбается мелкими морщинками. Разгибает усталую от долгих годов балансов и сальдо горбатенькую спину. Жует губы, обводит скошенным взглядом спины сослуживцев и нежно смотрит на свою конторку…
Он чувствует, как дорога, близка ему эта старая желтая конторка со своими чернильными пятнами и ящичками. И счетоводу Люне хочется шепнуть конторке, что его дом — не там где-то на конце города, в «Ноевом Ковчеге» госпожи Шлюк, пахнущем кошками, в комнате со скрипучей женой и кроватью, — а здесь, среди двух, создающих уют, стенок, в тишине ящичков и перегородок. Вот где его родной дом.
Нежность, заволакивающая глаза слезой, просыпается в этот час в счетоводе, и он, пугливо оглянувшись (не увидел бы кто), тихо гладит конторку и всматривается в ее черты.
Этот знакомый уют бесчисленных ящичков с таинственной темнотой далеких углов! Каждое пятно на этой старой конторке воскрешает в памяти дни радости и огорчения…
Вот уголок для завтраков. Сколько здесь лежало прекрасных тартинок, бутербродов и пирожков! Сколько воспоминаний, сколько запахов накопилось за двадцать лет!
Да, он помнит как сейчас… Здесь лежали два пирожка. Два горячих пирожка, которые она положила ему в то пальто, которое сейчас в ломбарде. Они еще дымились. Глаза конторщиков провожали каждый кусочек пирожка в рот.
Интересно было видеть, — уже полуоткрыв рот, уже вдыхая запах, — зеленые глаза зависти, слюну на чужих губах.
Он помнит, в ту минуту подошел сам бухгалтер и спросил, не получен ли еще счет № 131247. Он опрашивал о счете, а глаза его крались ко второму пирожку.
Он выжидающе постоял, подчеркнуто переводя свои глаза с лица подчиненного на пирожок, словно говоря: «Смотрите, я интересуюсь вашим пирожком. Счетовод, догадайтесь угостить начальство».
Люне двумя пальцами взял пирожок. Запах его масла кружил голову. Люне всунул пирожок в рот, зажмурил глаза и проглотил кусок, кусок золотистого теплого блаженства. Закрыв глаза, Люне ощущал его ласковое шествие. Потом нехотя раскрыл глаза.
