Этика Спинозы как метафизика морали - [83]
Очевидно, что Спиноза говорит не о чистом бытии в его платоновском понимании как истинно сущего бытия, а скорее, об эмпирическом, временном существовании субъекта, включающем в себя и ординарные формы его бытия, соответствующие «обычному порядку» природы. Как часто у него случается, Спиноза не уточняет, о каком существовании (бытии) у него здесь идет речь. Ведь если, как он говорит, человеческий ум, включающий в себя как адекватные, так и неадекватные идеи, стремится пребывать в своем существовании (бытии – esse) «в течение неопределенного времени» (indefinita quadam duratione), то тем самым он делает заявку на вечное, вневременное бытие этого ума. Но такая несовершенная (смешанная из разного качества идей) сущность ума не может претендовать на вечное бытие (V 34 схол.).
Естественно, что человеческая воля в своем выборе стремится к тому, что усиливает способность нашего тела к действию и увеличивает силу его существования, благоприятствует деятельности ума и наделяет его способностью к мышлению, побуждает переход ума к большему совершенству и т. д. Все эти позитивные состояния ума и тела являются также свидетельствами наличия в них большей силы существования и большей реальности (III Общее определение аффектов; о тождестве реальности и совершенства см. в ч. II Определ. 6). Они и составляют человеческую добродетель (IV Определ. 8).
Но как человеку отличить позитивные состояния, благие для его существования, расположения его ума и тела, от негативных, ослабляющих силу его бытия? Свидетельствами перехода тела и ума из одного состояния в другое, знаками их силы (potentia) или бессилия (impotentia) являются для Спинозы аффекты. В пределах своей несовершенной природы все аффекты обладают качественными различиями – одни из них способствуют увеличению силы существования человеческого ума и тела (благоприятствуют ей), другие – уменьшают жизненный потенциал человека. Аффект радости (laetitia) есть страсть (passio), которая говорит человеку о том, что вся его природа находится в позитивном и благоприятном для него расположении, обозначающем переход к большему совершенству. Аффект же печали (tristitia), тоже являясь страстью, свидетельствует о том, что весь человеческий организм (или механизм) настроен явно не лучшим образом и тем самым находится в стадии перехода к меньшему совершенству (III 11 схол.).
На этой основе в человеческой жизни начинают играть свою определяющую роль такие аффекты, как любовь и ненависть: «любовь есть радость, сопровождаемая идеей внешней причины» – «ненависть есть не что иное, как неудовольствие, сопровождаемое идеей внешней причины» (III 13 схол.). Оба этих противоположных друг другу аффекта объединяет их обусловленность внешними причинами – и любовь, и ненависть выступают как страсти (passiones), поскольку каждая из них выражает зависимость нашего ума как единичного модуса субстанции от чего-то внешнего нам, в одном случае доставляющего радость, в другом – печаль. Очевидно, что и любовь и ненависть представляют собой смутные идеи ума, обусловленные внешними причинами, о которых мы не можем составить себе ясного и отчетливого представления. Именно это, как полагает Спиноза, и делает их источниками человеческих страданий. Поэтому истинное познание позволяет нам преодолевать рабство и любви, и ненависти (V 4 схол.). При таком понимании этих страстей для нравственного (в высшем, эминентном смысле этого слова) человека различие между «позитивными» (связанными с радостью) и «негативными» (имеющими отношение к печали) аффектами утрачивает всякий смысл, поскольку обе эти разновидности аффектов все же оказываются выражением неадекватных идей и связаны с пассивной природой человека. Истинное, адекватное познание как форма выражения моральной добродетели – свободы и активности – упраздняет эти «страсти души».
Таким образом, мы видим, что желания, выражая стремление человеческого существа к продолжению собственного бытия (существования), обладают своего рода онтологическим безразличием к содержанию тех аффектов, которыми они вызываются и которые они вызывают. Спиноза определяет желание как самое стремление действовать, независимо от качества тех идей, которые его пробуждают (IV 59). Но ведь сами наши желания, которыми мы побуждаемся к действию, могут возникать как из адекватных, так и неадекватных идей (V 4 схол.). Как говорится в схолии к той же теореме 59 ч. IV, действие может считаться дурным, если оно происходит на основе аффектов гнева, ненависти и им подобных. Но то же самое (по своему внешнему, предметному выражению) действие будет оцениваться как благое, если оно совершено в соответствии с добрым намерением – можно ударить человека кулаком из злости к нему, но удар того же кулака может спасти человеку жизнь. Мы уже отмечали, что в этом случае Спиноза даже выделяет чисто физический смысл телесного действия, абсолютно безразличный к любым идейным мотивациям ума; он обозначает его как добродетель (virtus), связанную с самим устройством человеческого тела (corporis humani fabrica), а физическое устройство тела плохим быть не может. Обнаруживаемые нами те или иные дисфункции телесных органов или физические дефекты организма нисколько не изменяют установленный в природе «порядок и последовательность вещей», каузальную структуру универсума. Из нее ничего «выпасть» не может.
