Эта жизнь неисправима - [4]

И все-таки, все-таки. Вместе с Ниной Петровной не устанет и автор повторять, что условия в Доме ветеранов сцены прекрасные и даже завидные. Сосед ее, например, оркестровый музыкант из оперы, перед вселением продал свою петербургскую квартиру за двадцать тысяч долларов, и хотя десять из них пришлось внести в администрацию Дома ветеранов, но десять-то осталось ему, и теперь он живет припеваючи, добавляет к четвертой части пенсии, сколько ему потребуется, и празднует каждый день…

— Прекрасные условия, чудные!.. Ты подумай, Володенька, хотя тебе еще рано, но поимей в виду, и ванная отдельная, и удобства, и вид из окна настоящий, парковый… Одно тяжело: видеть, когда все уходят один за другим. В этом коридоре уже никого нет из тех, с кем я когда-то встретилась. Всех проводила и навидалась тут всякого. Уйдет человек, и если остается от него что-нибудь ценное, так провожатые заберут себе. А письма, рецензии, фотографии — все на помойку, сколько раз я это видела. И решила, что не хочу оставлять на чужой произвол наше прошлое, а хочу сама им распорядиться. Собрались мы с другой моей соседкой — Евгения Владимировна Лисецкая всю жизнь безвыездно в Казани прослужила, теперь и ее нет, — собрали весь архив наш с Димочкой, все письма, афиши, фотографии, все-все, вынесли по частям на берег в хорошую погоду и стали жечь. Три часа жгли. Много всего было. Письма чудные были, с юмором, с похвалами, сравнениями. Фотографии тоже. Помнишь, в «Трех сестрах» на пожаре Федотик. или это Родэ говорит?.. Нет, Федотик. «И гитара сгорела, и фотография сгорела, и все мои письма. И хотел подарить вам записную книжечку тоже сгорела» Видишь, помню!.. Я ведь Наташу в «Трех сестрах» играла. Ну, вот. Сами сожгли, собрали пепел и закопали его под тем дубом, который Дима посадил. Он уже и вырос теперь…

Хроника юбилейного спектакля (Перед премьерой)

Она переоделась в нарядное платье и выставила на столик чай с печеньем, а Р., кроме коробки конфет, приволок здоровенный и неуклюжий магнитофон советского производства, — кажется, он назывался «Вега», — выданный завлитом БДТ Д. М. Шварц, а ею, в свою очередь, полученный от заведующего радиоцехом Юрия Изотова.

Свидание состоялось в отдельной уютно обжитой комнате второго этажа, в главном корпусе ДВС имени М. Г. Савиной.

Мотив у Р. был железный: блоковский юбилей и три репетиции, которые провел в театре сам Александр Александрович. Но прежде чем перейти к Блоку и репетициям «Розы и Креста», в которых принимала участие сама Нина Флориановна Лежен, они обсудили некоторые текущие события и ряд театральных новостей, без чего встреча носила бы слишком прагматический характер и подчеркнула бы невоспитанность визитера.

— Вчера был Сережа Карнович, поздравлял с именинами, — сообщила Нина Флориановна и шепотом добавила: — Побежал в театр, принимать Чурсину, он теперь ею восхищается. Он ведь всегда был большой аматёр по части женщин. А Чурсина, конечно, хорошая киноактриса, но в театре ей не играть.

По поводу Чурсиной Р. хотел было возразить, но хозяйка, переменив тему, стала хвалить Карновича, и он не посмел перебивать.

— А как Сережа у нас в «Трех толстяках» играл Раздватриса, учителя, это я вам передать не могу, он был великолепный актер! Почему он у вас не «заслуженный»?

Это и вправду было несправедливо, но переменить ситуацию Р. не мог, так как ни в каких комитетах, худсоветах, а тем более в наградных органах не состоял.

— Это он у них не «заслуженный», — бодро сказал Р., — а у меня — очень даже «заслуженный». Вот с ним вместе мы и приедем поздравлять вас с юбилеем.

27 июня 1980 года Нине Флориановне исполнялось восемьдесят лет; в одной из первых постановок Большого драматического «Царевич Алексей» по пьесе Мережковского она сыграла Ефросинью, почему и помнила дату смерти царевича, совпадающую с днем ее рождения.

Чай был хорош, и гость не преминул его похвалить.

Прекрасная хозяйка объяснила ему, что Блок и Бенуа старались пьесу переосмыслить, «одобряя» реформатора Петра и «осуждая» царевича Алексея в соответствии с духом времени, но Алексея играл Николай Федорович Монахов, и сочувствие публики оказывалось почему-то на стороне консерватора-сына, а не реформатора-отца. Да и пьеса сопротивлялась революционной трактовке. И во время сцены допроса Алексея заполнявшие зал матросы, не сдержавшись, выкрикивали ей то есть не ей, а предавшей царевича Ефросинье: «Стерва!» — и другие военно-морские слова.

Нет, Нина Флориановна была недовольна тем, как в кинофильме «Петр I» режиссер Петров и артистка Зарубина обошлись с Ефросиньей, потому что ее героиня вовсе не была безграмотной распустехой, а отличалась умом и начитанностью. Недаром Александр Николаевич Бенуа показывал на репетициях написанные ее четким почерком грамотные, рассудительные и внятные письма…

25 марта 1920 г. Первое представление «Царевича Алексея». Мое интервью по этому поводу в «Жизни искусства» запрещено М. Ф. Андреевой.

А. А. Блок, «Записные книжки»

— А постановка «Розы и Креста» была решена?

— Нет…

— Что же это были за репетиции?

— Официальных назначений не было. Это, как у нас теперь называется, был встречный план…