Владимир РЕЦЕПТЕР
СМЕРТЬ СЕНЕКИ, ИЛИ ПУШКИНСКИЙ ЦЕНТР
Роман
…лишь одно делает душу
совершенной, незыблемое знание добра и зла…
Луций Анней Сенека
…а на меня и суда нет.
Александр Сергеевич Пушкин
Часть первая
…Никто не может долго носить личину.
Сенека
1.
— «Идёт к развязке дело», — неожиданно сказал Рассадин, это была реплика из «Гамлета», и я сел, тупея от страха.
Оказалось, что Але ввели стронций, но боли не проходят, а ему самому предлагают операцию на сосудах. Аля готовила свои «деволяйчики» и к столу не вышла, стесняясь того, как теперь выглядит.
— Не подумать ли о переиздании «Спутников Пушкина»? — спросил Стас.
— Только «Спутников»? Всё, что у тебя выходило, разлеталось мгновенно…
— Ты не понял, я имею в виду у тебя, в Пушкинском Центре…
— Вот так, да? — переспросил я, чтобы приготовиться к ответу. — Почему не подумать… Серия называется «Пушкинская премьера», то есть программа новостная… Мы подаём заявку на конкурс заранее, за год…
— Жалею, что заговорил, — перебил Стас.
— Постой… А я не жалею… По существу нам ближе «Драматург Пушкин»… Причём, вместе со всеми твоими выступлениями на фестивалях и статьями после них… Понимаешь, тут тьма нового материала и, столкнув оба слоя, мы можем получить неожиданный эффект…
— Мне это в голову не приходило…
— Будет новая книга… С новыми иллюстрациями… Режиссёры боятся Пушкина, не хотят рисковать… Все, кроме Пети Фоменко и Толи Васильева. Других нужно заводить, раздразнивать… И тут лучше «Драматург Пушкин», с каким-то новым названием… Рисовать будет Энгель Насибуллин, святогорский отшельник, живёт на краю Петровского, у него в предмете один Пушкин… Но гонорара у нас не бывает, только книги… И, конечно, самогон от издателя.
Я стал разливать, мы выпили и оживились…
После недавней передачи «Линия жизни» на Рассадина обрушилась уйма звонков, и не только он, но и я наслушался восторгов в его адрес.
— Я даже не знаю, почему, — сказал он.
— Потому что телевидение — пустыня, и вдруг — человеческое лицо…
Меняя тему, он спросил, пишу ли я, и это был больной вопрос.
— Я — чиновник, мне своё дело спасти…
— Ты— прозаик. Идёт проза… А вдруг окончится?..
— Стасик, Пушкинский центр в опасности…
— Ни строчки?..
— Ну... Что-то, конечно, есть… Хотелось бы сделать книжку обо всей затее… «Пушкинский центр», может быть…
— Ловлю на слове. Хорошее название. Здесь могли бы сойтись опыт и предсказания. Езжай на месяц в Комарово…
— Ты мне льстишь. Это ты можешь за месяц. У меня — несколько лет…
Книгу Рассадина «Невольник чести» с иллюстрациями Энгеля Насибуллина я привёз из Питера уже в больничную палату, и он, наскоро просмотрев, уложил её под подушку…
Из отпуска я звонил, ища его поддержки.
— Извини, начальник, я — в тупике… Не знаю, что начать…
— Ничего, — сказал Стасик, — попсихуешь дня два и пойдёт…
— Нет, плохо дело, хотел жечь черновики…
— Волик, я говорил, последнее время ты живёшь неправильно…
— Стасик, я всю жизнь неправильно живу…
— Ну вот, это ты говоришь правильно… Значит, приходишь в себя. Слушай, я хочу написать об этой книжке, что ты привёз. Попова — директор Музея Ахматовой?
— Да, а раньше была в пушкинской квартире на Мойке… Нина Ивановна…
— Помню, помню, мы у неё были…
Когда он говорил «мы», рядом возникала Аля.
И мне стало стыдно. Я представил себе, как Стасик одиноко мостится на своём вековом диване, над ним — портрет, который написал Боря Биргер, двойной портрет, они с Алей, молодые, светлые, картина живёт своей жизнью, а Стас то ляжет, то сядет, но и не встаёт, и не выходит из дому, если не считать амбулаторных операций на глазах; у него болит нога, зашкаливает давление, скачет гемоглобин, а он кладёт на придвинутый низкий столик стопку бумаги и стучит по клавишам без страха и оглядки, сегодняшний стародум, какая зараза пожирает культуру, как наглеет грядущий хам и невозможно жить, но жить надо…
— Ладно, — сказал я. — Не бери в голову мои всхлипы.
Мы не знали, что лет понадобится намного больше… На сегодня — не меньше двенадцати. Если бы Рассадин был жив, я прочёл бы ему вот что:
«Я боюсь своего романа, / потому что он — мастодонт, / вырастающий из дурмана, / заслоняющий горизонт. / Он весь день готов к пожиранью / пробегающих мимо дней. / Он всю ночь готов к возгоранью /дорогих для меня огней. / Он решился собрать всех вместе / тех, кто вместе и не бывал. / Он готовит меня по чести / твёрдо встретить грозящий вал. / Он пугает меня всё круче, / без меня обойтись готов. / Нависает тяжёлой тучей / и оправдывает врагов. / Вот и нынче неуправляем, / как вчера и позавчера, / и манит меня жарким раем / догорающего костра…»
Когда умерла Аля, никто вообще не мог себе представить, как он сможет жить и что ещё адресует ему графоманка-фортуна. Уж она-то строчит не задумываясь…
Стасик и Аля — вечные неразлучники, и вот наступило время, когда самые короткие друзья оказались по ту сторону беды и поняли пределы своего содействия. Сначала их разделили больницы на разных окраинах Москвы, и это стало добавочной пыткой. Потом болезни повели себя агрессивней и скоротечней, но оба держались с каким-то римским достоинством. И только увидев Алю, уже отделённую от него холодом и гробом, Рассадин зарыдал, как ребёнок.
