Смерть Сенеки, или Пушкинский центр - [3]
Балтер улыбался сокрушительно, любой улыбнётся ему навстречу. Он улыбался, светясь. Крымское солнце и крымское море сверкали в его улыбке. Его родным городом была Евпатория, узнаваемо выписанная в повести, которую он назвал по Булату Окуджаве. Было у меня юношеское стихотворение о море («Море, выручи меня, море, выручи, море, вылечи меня, море, вылечи от болезни преждевременной старости, от боязни каждодневной усталости…»), которое Балтер выбрал для себя, не потому, что оно того стоило, а потому, что было моё и о море. Кажется, это он принёс в компанию фронтовые тосты: «Чтоб они сдохли!» и «За победу нашего безнадёжного дела…».
Борис был верен и влюбчив. И женщины это чувствовали.
Я хорошо знал двух ленинградок, красивых и умных, которые были открыто неравнодушны к нему. Одна из них сказала мне по дружбе: «Если бы он позвал, всё бы бросила!..» А у неё было что бросать…
Но Балтер, как человек честный и ответственный, не позвал.
А когда пришло время, сам всё бросил и ушёл в новую жизнь…
Я помню это время и его мужское сообщение мне. И свою тайную зависть: я знал, что в таких же обстоятельствах я бы, слабак, не решился…
Событие выхода второй повести — опять о родном полуострове, о том, как его встречала старая любовь, о крымских татарах, которых и по имени тогда запрещали назвать — было для него решающим. Вторая повесть — исключение случайности, подтверждение писательского таланта. Своим учителем он называл Паустовского, и в Тарусе поселился, чтобы быть поближе к Константину Георгиевичу, но мнение компании значило для него не меньше. «Тарусские страницы» связаны для меня, прежде всего, с Балтером…
Все за Бориса болели, все волновались и радовались успехам, а сойдясь, беспощадно вышучивали и его, и друг друга, продирали с песочком, чтобы не ржаветь, чтобы каждый сиял, как умеет…
И все сияли, кто больше, кто меньше, но — сияли!..
Говоря Рассадину, что прозы в моём хозяйстве почти нет, я был неточен. Пробы и наброски были. Были между ними воображаемые связи, иногда намечались линии. И, сообщив ему однажды об угрозах центру, я старался в дальнейшем эту тему обходить. Лучше уж толковать о литературе: его «ведомство», здесь я — его «приближённый» и «подопечный»…
Если не считать кажущейся уравниловки самой дружбы.
Пробуя продолжать театральную прозу, я подошёл к самому для себя трудному, и, если уж всерьёз, тормозили меня не отвычка и отсутствие свободного времени, а, видимо, сама нерешённая загадка судьбы, как живое существо, не подпускавшая к чему-то, до времени скрытому.
Время — вот главный соавтор. Оно лучше нас знает, что нам сегодня дано, а что — нет; в какие двери сочинителя впускать, а перед какими задерживать.
Что мне казалось самым трудным? Ответить «Почему всё-таки артист Р. ушёл из БДТ?» Лучшим был бы ответ: «Потому!.. И кончается на «у»!..» Читанные и нечитанные Стасу попытки пробуют прорваться на эти страницы, а будут ли в них ответы или только вопросы — как Бог пошлёт, и там видно будет…
Я сидел в товстоноговской ложе и не мог из неё выйти. Положение моё было ещё более дурацкое, чем всегда. Ну что мешало отвести бархатную завесу и потянуть на себя дверь в бельэтаж? Казалось бы, никакого механического препятствия не было. Но в этом и вся загвоздка. Зная систему Станиславского на твердую тройку, простейшие физические действия я произвести не мог и торчал в парадной ложе, как в одиночной камере.
Дневной просмотр давно окончился, приглашённая публика отхлопала своё и разошлась. Сцену заняли рабочие и споро снимали с круга белорусскую деревню, вернее, её условный рельеф, сбитый из натурального кругляка, но плоско, чтобы одномерная декорация напоминала лубок.
Может быть, она бы его и напомнила, если бы такую условность подхватил постановщик, артисты внесли бы в игру нечто соответствующее, а пьеса навстречу приёму поддалась, как простонародная картинка, на которую намекала декорация Кочергина. Но пьеса была плоха и нашему театру чужеродна, Товстоногов скоро заскучал, а суетливый и старательный Лебедев со своим Иваном вызывал не сочувствие и сострадание, а удивление и неприязнь. Сидя на первом плане, он намекал на тёмные силы, живущие за его, Ивана, счёт, и подбивал зрителей на тёмную распрю между народом и интеллигенцией. В отличие от Ивана, Лебедева было жаль.
Лет через двадцать с лишком после отсидки в гогиной ложе, пытаясь заново осмыслить события, я вспомнил, что в злополучном «Иване» были и светлые точки, например, фигурка милиционера, который строевым шагом уходил со сцены под аплодисменты зрителей.
Молодого артиста Володю Козлова, выпускника студии БДТ, я отличал с тех пор, как тот сыграл в телеспектакле «Смерть Вазир-Мухтара» сводного брата и слугу Грибоедова — Сашку Грибова. Играя Грибоедова, я испытывал тёплые чувства к коллеге, играющему «родственника» по роли…
— Ты ведь играл в спектакле «Иван»? — спросил я Володю.
— Было дело! — откликнулся «Казя», как его называли за кулисами.
— Не напомнишь, кто там кому был дядя?..
— Скажу, — легко согласился он. — Там все крутилось вокруг этого самого Ивана. А он был… Как бы сказать… Он всю дорогу вёл себя... неадекватно!.. А милиционер за ним присматривал… Ивана вызвали в район, он думал — посадят, а ему дали орден… Или медаль... Это Лебедев хотел сыграть простого человека…
Творческая биография Владимира Рецептера много лет была связана с БДТ и его создателем Г.А. Товстоноговым. Эта книга — о театре, об актерах, имена которых (И. Смоктуновский, О. Борисов, С. Юрский, О. Басилашвили, П. Луспекаев) вызывают и благоговение, и живейший интерес: какие они, кумиры? Что происходит в закулисье? Успехи и провалы, амбиции и подозрения, страсти и интриги — все как в жизни, но только более емко и выпукло, ведь это — ТЕАТР.
Жизнь игра, а люди актеры — затасканная фраза. Но ведь актеры — люди, они живут, встречаются, умирают, ссорятся. Про всё это повестьВладимир Эммануилович Рецептер долгое время играл в Большом Драматическом Театре, в тот самый момент, когда им руководил Георгий Товстоногов, а его правой рукой была Дина Шварц. Но время течет и Рецептер ушел, а уйдя стал писать воспоминания, как хорошо ему было в театре.В повести 3 части — 3 истории:1 часть — повествует про актерскую семью Алексеевых, об их жизни и их закате, в доме для ветеранов сцены на Петровском, 13, о том, как супруги путешествовали по городам и весям.2 часть «Хроника юбилейного спектакля».
Владимир Рецептер - необычайно разносторонняя личность: актер, чья творческая биография долго была связана с БДТ и его великим создателем Г.А.Товстоноговым, режиссер, поэт, литературовед-пушкинист. И автор интересной художественной прозы о театре, где герои (всем известные, действующие и под своими собственными, и под вымышленными именами) живут, не различая, где `кончается искусство`, а где начинается `почва и судьба`. Театр дает неисчерпаемый материал для писателя: страсти и интриги, амбиции и неудачи, дружба и предательство, любовь и ненависть, зависть к таланту и искреннее благоговение перед ним..
«…Попадание в одну палату двух бывших Гамлетов, двух бывших артистов БДТ, двух пациентов со слуховыми аппаратами в ушах иначе как «странным сближением», вслед за Пушкиным, не назовешь. Но именно эти обстоятельства отметили новоявленные соседи, ощутив друг к другу неподдельный взаимный интерес. «Два Гамлета, два гренадера…» – мелькнуло в голове артиста Р. на знакомый мотив, и он подумал, что среди многолюдной актерской братии те, кому выпало сыграть роль принца Датского, составляют некое сообщество, что-то вроде ордена, все члены которого связаны тайной ревностью и высокой порукой.
«…Спектакль начинался с того, что Юрский в костюме Мольера выходил перед занавесом и, стуча в пол высоким жезлом, требовал тишины… Напомню себе и читателю: в 1931 году Михаилу Афанасьевичу снова худо и некуда деться, всё запретили, в том числе «Кабалу святош», первые экземпляры которой напечатала Елена Сергеевна. Принесла свой ундервуд в квартиру Булгаковых на Пироговке и напечатала. Тогда их роман был в расцвете.А теперь они расстались…».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Книжка-легенда, собравшая многие знаменитые дахабские байки, от «Кот здоров и к полету готов» до торта «Андрей. 8 лет без кокоса». Книжка-воспоминание: помнит битые фонари на набережной, старый кэмп Лайт-Хаус, Блю Лагун и свободу. Книжка-ощущение: если вы не в Дахабе, с ее помощью вы нырнете на Лайте или снова почувствуете, как это — «В Лагуне задуло»…
Автор приглашает читателя послужить в армии, поработать антеннщиком, таксистом, а в конце починить старую «Ладу». А помогут ему в этом добрые и отзывчивые люди! Добро, душевная теплота, дружба и любовь красной нитью проходят сквозь всю книгу. Хорошее настроение гарантировано!
В творчестве Дины Рубиной есть темы, которые занимают ее на протяжении жизни. Одна из них – тема Рода. Как, по каким законам происходит наследование личностью родовых черт? Отчего именно так, а не иначе продолжается история того или иного рода? Можно ли уйти от его наследственной заданности? Бабка, «спивающая» песни и рассказывающая всей семье диковатые притчи; прабабка-цыганка, неутомимо «присматривающая» с небес за своим потомством аж до девятого колена; другая бабка – убийца, душегубица, безусловная жертва своего времени и своих неукротимых страстей… Матрицы многих историй, вошедших в эту книгу, обусловлены мощным переплетением генов, которые неизбежно догоняют нас, повторяясь во всех поколениях семьи.
«Следствие в Заболочи» – книга смешанного жанра, в которой читатель найдет и захватывающий детектив, и поучительную сказку для детей и взрослых, а также короткие смешные рассказы о Военном институте иностранных языков (ВИИЯ). Будучи студентом данного ВУЗа, Игорь Головко описывает реальные события лёгким для прочтения, но при этом литературным, языком – перед читателем встают живые и яркие картины нашей действительности.
"Хроника времён неразумного социализма" – так автор обозначил жанр двух книг "Муравейник Russia". В книгах рассказывается о жизни провинциальной России. Даже московские главы прежде всего о лимитчиках, так и не прижившихся в Москве. Общежитие, барак, движущийся железнодорожный вагон, забегаловка – не только фон, место действия, но и смыслообразующие метафоры неразумно устроенной жизни. В книгах десятки, если не сотни персонажей, и каждый имеет свой характер, своё лицо. Две части хроник – "Общежитие" и "Парус" – два смысловых центра: обывательское болото и движение жизни вопреки всему.Содержит нецензурную брань.
Героиня романа Инна — умная, сильная, гордая и очень самостоятельная. Она, не задумываясь, бросила разбогатевшего мужа, когда он стал ей указывать, как жить, и укатила в Америку, где устроилась в библиотеку, возглавив отдел литературы на русском языке. А еще Инна занимается каратэ. Вот только на уборку дома времени нет, на личном фронте пока не везет, здание библиотеки того и гляди обрушится на головы читателей, а вдобавок Инна стала свидетельницей смерти человека, в результате случайно завладев секретной информацией, которую покойный пытался кому-то передать и которая интересует очень и очень многих… «Книга является яркой и самобытной попыткой иронического осмысления американской действительности, воспринятой глазами россиянки.