Эта жизнь неисправима - [5]

— Вот как! — сказал Р. — Внеплановая постановка?..

— Внеплановая, — подтвердила Нина Флориановна и повторила популярный в тридцатые годы термин: — Встречный план… Всех обманул, по- моему, Гришин, управляющий, но обманул совершенно сознательно, чтобы успокоить Блока, утешить его, чтобы Александр Александрович ждал и надеялся. Не сегодня, так завтра, понимаете?..

— Да-да, — сказал Р., — не сегодня, так завтра. Это я понимаю….

— Ему старались внушить мысль, что он нужен театру, что он — сама совесть. Чистота. Ведь то, что он нам твердил, было как покаяние… Что мы обязаны работать, работать… И он обязан… Я не вру, когда разгружали дрова, он на себя эти ледяные бревна взваливал… Мы отнимали, а он сердился… Он считал, что в долгу перед народом, говорил: «Как бы я ни страдал, мне хорошо…Чем больше я страдаю, тем больше понимаю, что я отдаю долг за то, что когда-то получил». Вы понимаете?.. Ведь это он нам на всех собраниях внушал…

— Понимаю, — сказал Р. — Это — из Достоевского: «Пострадать надо…» И это поет Гаэтан: «Радость-Страданье одно…»

— Да, да, — сказала Нина Флориановна, — да, да… «Радость-Страданье…»

— А Гришин все-таки обманул? — спросил Р.

— Ну, конечно! Это же он сказал, что надо ставить, вы понимаете?.. «Александр Александрович, вот мы с вами поставим „Розу и Крест“»… Во МХАТе не удалось, потому что в это время началась революция, и так далее, и так далее… А сейчас — самый момент. Это ведь — двадцатый год, после «Царевича Алексея»… Гришин сказал Блоку… А Мичурин Геннадий был страшным его проповедником, и был влюблен в него, как безумный… И когда он случайно услышал об этом, он сейчас же побежал к Блоку, и Блок подтвердил, что Гришин действительно обещал…

Какую силу имеют в театре руководящие обещания, Р. хорошо знал. Вот и ему через шестьдесят лет после описываемых Ниной Флориановной событий пообещали дать возможность поставить к юбилею Блока «Розу и Крест», однако безо всяких дополнительных затрат, то есть на костюмном «подборе» и «за ту же зарплату».

Это был все тот же неистребимый «встречный план», но Р. проникся надеждами и воспрял духом.

Между тем Нина Флориановна продолжала:

— Мичурин спрашивает: «Александр Александрович! А у вас есть какие-нибудь мысли о постановке?» А Блок ему отвечает: «Знаете, теперь, когда я хорошо узнал труппу, у меня не просто отдельные мысли, я даже себе представляю, как пьеса замечательно расходится…» И сказал: такой-то — такой-то, и так далее, и так далее…

— Нина Флориановна, дорогая, — взмолился Р., — но это же блоковское распределение, о котором никто не знает!..

— Как же никто? — спросила Нина Флориановна. — Ведь я же вам рассказываю, значит, теперь мы оба… Да, он сам распределял, а вот кто — кого и кто какой… Я вам сейчас скажу… Потерпите… Ну, Изора — конечно, Женичка Вольф-Израэль… Это понятно… А вот Алиса, представьте себе, — моя светлость…

— Вот оно как! — восхищенно сказал Р., чтобы еще больше воодушевить прекрасную даму, и она действительно воодушевилась.

— Ну, да, да, — с горделивым кокетством сказала она. — Хотя мне только двадцать лет было, и это был мой первый сезон в Большом драматическом…

— Поразительно, — сказал Р.

Оценив произведенное впечатление, Нина Флориановна продолжила:

— Вот я сыграла Ефросинью в «Царевиче Алексее» и была совершенно свободна… Так, теперь вот интересно, что он говорил, вот я вас заинтересую. Бертрана мечтал играть, конечно, Геннадий, то есть Мичурин, и вместе с Музалевским получил в очередь… А короля…

— Графа?..

— Ну да, графа, но он же там почти король, — это Голубинский, очень хороший артист… Теперь вот этого рыцаря, рыцаря-несчастье…

— Мичурин и Музалевский, — повторил Р., — Бертран — это и есть «Рыцарь-несчастье».

— Нет, другого, который поет, этот, идеальный, седой…

— Гаэтана?

— Да, конечно… Так вот, Блок мечтал, чтобы этого Гаэтана сыграл Максимов Владимир Васильевич… Но боялся, что он откажется… Максимова обожали девочки, он снимался в кино и немножко любил покрасоваться… Он ведь был очень много занят… Вы знаете, МХАТ-второй целый год играл в Ленинграде, в помещении Суворинского театра, закрытого тогда, то есть в вашем теперешнем помещении, на Фонтанке, и актеры Больдрамта пригласили Болеславского и Сушкевича к нам, в Оперную студию Консерватории, напротив Мариинского театра, где Большой драматический открывался… Так вот, Болеславский ставил «Рваный плащ», Сушкевич — «Разбойников», а Максимов играл и у того и у другого, потому что его очень любили… Монахова тоже любили, но по-другому…

— А кто должен был быть вашим партнером — Алисканом? — спросил Р.

— Алисканом должен был быть Коханский, Орест, очаровательный был… Он потом перешел в Ленком… Потом был несколько раз арестован… За педерастию… Кстати, вы таких Ниве не знали?..

— Нет…

— Ну и хорошо… Он женился на этой Ниве… Но это был такой брак… Условный… Обоюдно условный… Уже после войны… Потом он нигде не работал… Потом умер…

Она опять примолкла.

— Нина Флориановна, — спросил Р., — значит, Блок сделал распределение ролей, а актеров подговорил и собрал Мичурин, это была его инициатива?

— Да… И начались интимные репетиции…