Эта свирепая песня - [31]

Послышался топот ботинок Филлипса.

– Порядок?

– Дело сделано, – усмехнулся Харрис.

– Отлично, – произнес Филлипс. – По комму только что сообщили про обострение у Линии.

– Нам надо помочь? – подобравшись, спросил Август.

– Нет, – ответил Филлипс, скользнув взглядом по коту, сидящему у Августа за пазухой. Спрашивать он ничего не стал. – Мы должны доставить тебя обратно.

Август попытался протестовать, но без толку. У Филлипса с Харрисом был приказ, и если понадобится, парни потащат его в компаунд волоком. Поэтому Август застегнул куртку, окончательно спрятав кота, и зашагал к дому. Филлипс и Харрис – по бокам.

Когда Август вернулся, Генри сидел за кухонным столом и изучал какой-то чертеж. В кулаке Генри жужжал комм, где потрескивал голос Лео:

– Под контролем…

Генри поднес устройство ко рту.

– Потери?

– Двое… не могу игнорировать… признаки…

– Иди домой.

– Генри…

– Не сейчас.

Генри отключил комм и пригладил седеющие на висках волосы.

Август переступил с ноги на ногу, и Генри вскинул голову. На миг на его лице смешались удивление и гнев, раздражение и страх. Но затем все морщины разгладились, и тени нырнули обратно в глубину.

– Привет, – поздоровался Генри. – Тебе лучше, сынок?

– Намного, – ответил Август и направился к себе в комнату.

– И поэтому у тебя живот шевелится?

Август притормозил и посмотрел на свою застегнутую куртку. Та действительно дергалась и выпирала в разные стороны.

– А!..

Он расстегнул куртку, и в проем высунулась лохматая мордочка.

У Генри округлились глаза.

– Что это?

– Кот, – объяснил Август.

– Ясно, – пробормотал Генри, потирая шею. – Мне доводилось их видеть. Но что он делает здесь?

– Он жил у Осингера, – замямлил Август, извлекая кота наружу. – Я чувствовал себя ответственным… я и правда был… и не смог… Я хотел его оставить, но…

– Август!

Юноша сменил тактику.

– Ты набрал себе бездомных зверушек, – заявил он. – Я тоже хочу.

Генри смягчился.

– А кто будет о нем заботиться? – спросил он.

Вдруг послышалось нечто среднее между аханьем и восторженным взвизгом – и оказалось, что Ильза уже стоит возле Августа и держит кота на руках. Август кивнул Генри, дескать, теперь-то понятно, кто будет любить кота по-настоящему.

Генри лишь вздохнул, покачал головой, встал из-за стола и ушел.

Ильза поднесла кота к своему личику и посмотрела ему в глаза. Котяра вытянул черную лапу и положил ее девушке на переносицу. Ильза очаровала его. Она всех очаровывала. Почти.

– Как его зовут? – прошептала девушка.

– Не знаю, – сказал Август.

– Каждому нужно имя, – проворковала Ильза, усаживаясь со скрещенными ногами прямо на пол. – Каждый заслуживает имени.

– Тогда дай ему имя, – посоветовал Август.

Ильза задумчиво посмотрела на черного котика, после чего поднесла его к уху и провозгласила:

– Аллегро!

Август усмехнулся.

– Здорово, – произнес он, усевшись напротив нее, и почесал кота за ухом.

Тот громко заурчал.

– Ты ему понравился, – сообщила Ильза. – Понимаешь, они чувствуют разницу между добром и злом. Совсем как мы.

Аллегро захотел забраться к ней на голову, но девушка мягко вернула его на колени.

– Ты присмотришь за ним, когда я буду в школе?

Ильза обняла кота.

– Конечно, – тихо сказала она. – Мы присмотрим друг за дружкой.

Так они и сидели на полу вместе с Аллегро, когда вернулся Лео с гавайской гитарой, заброшенной на спину, и пятном чужой крови на щеке. Он уставился на Аллегро и нахмурился. Аллегро прижал уши к голове. Ильза рассмеялась – смех ее был словно перезвон колокольчиков, – и лишь тогда Август уверился, что теперь у него есть кот.

Кейт сидела в спальне, пока музыка не перестала играть.

Когда она зажгла сигарету, ее руки дрожали. Кейт сильно затянулась, прислонилась головой к двери и огляделась. Ее комната, как и весь пентхаус, была глянцевой, с минимумом обстановки – сплошные острые углы и резкие линии. Здесь не сохранилось никаких следов ее детства: ни отметок с подписанным ростом на стене, ни мягких игрушек, ни старых нарядов, ни постеров.

Ни поля за окном.

Когда ей исполнилось двенадцать, собственная спальня казалась Кейт стерильной и холодной. Теперь она пыталась принять суровость комнаты. Вобрать ее в себя целиком.

Аскетичность, нерушимое спокойствие. То, что надо.

Одним из немногих украшений была складывающаяся рамочка с двумя фотографиями. Кейт взяла рамку с прикроватной тумбочки. На первом снимке пятилетняя Кейт обнимала одной рукой папу, а другой – маму. Над ее головой Келлум целовал жену в висок. Алиса Харкер была красавицей – не такой, какой все дети считают своих мам, – а настоящей, сногсшибательной женщиной с золотистыми волосами и светло-карими глазами. Когда она улыбалась, ее лицо сияло.

Фотография запечатлела их за два месяца до Феномена.

А второй снимок был сделан в тот день, когда они вернулись в И-Сити после подписания договора. Снова вместе. Семья воссоединилась. Кейт провела пальцем по бумаге. Одиннадцатилетняя Кейт опять обнимала родителей, встретившихся после долгой разлуки. Шесть лет хаоса и сражений. Шесть лет покоя и мира.

Они изменились. Кейт из круглолицей малышки превратилась в веснушчатого подростка. У матери появились крохотные морщинки – такие бывают у людей, которые часто смеются. А отец по-прежнему смотрел на Алису – так напряженно, как будто боялся, что стоит ему отвернуться – и она исчезнет.