Эстетика и литература. Великие романы на рубеже веков - [86]

4. Безобразие зла

У Достоевского проблема свободы являет собой проблему зла и вины, поскольку эти последние необъяснимы вне зависимости от неё. В самом деле, без этой связи со свободой ответственность зла не существовала бы, но ответственным за зло был бы сам Бог. Достоевский постиг, что не только зло является порождением свободы, но и что без свободы не будет и добра. В то же время, если только добро, порождённое свободой, является истинным добром, то верно и то, что свобода может превратиться, как мы увидели, в свободу воли, который может дойти до преступления. И не случайно именно преступление имеет большую важность в произведениях Достоевского, потому что в нём человек описывается не в своей нормальности и обыденности, но скорее в моменты безумия и ярости, то есть в катастрофические моменты. Проблема зла и преступления связана с убеждением, что «всё разрешено», но именно таким образом утрачивается свобода. И если свобода, ставшая свободой воли, может вести ко злу, зло ведёт к раздвоению личности человека; выглядят раздвоенными такие герои Достоевского, как Раскольников, Ставрогин, Иван. Особенно в случае Ивана другое «я» человека персонифицируется: «двойник», то есть его внутреннее зло, превращается в кошмар и принимает облик чёрта.

Для Достоевского существует, как справедливо отмечал Луиджи Парейсон¹³, связь между злом и атеизмом: если зло порождает атеизм, в том смысле, что оно является отрицанием абсолюта в конечном, и как следствие – разрушением идеи Бога, то в то же время атеизм порождает зло, именно потому, что подменяет абсолют конечным. Поэтому – если Бог не существует, то «всё разрешено». Это логика атеизма, построенная именно на «евклидовом» рассудке, полагающая, в своей свободе воли, что может создать лучший мир во имя любви к добру. Отсюда трагедия свободы: бунт евклидова рассудка против Бога связан с отрицанием свободы, без которой мир, с его «бессмысленным страданием» не может признаваться, так же как не может признаваться и Бог, сотворивший настолько ужасный мир. Мир, сотворённый евклидовым рассудком Ивана, в отличие от божественного мира, был бы добрым и счастливым, но при условии отрицания свободы, с тем следствием, что в нём всё было бы подчинено доводам рассудка. Фактически, Иван остаётся в границах метафизического рационализма, в границах рассудка, внутри которых он «рассуждает здраво».

Как подчёркивает Бердяев, всё творчество Достоевского – это единый ответ на основной аргумент против Бога: существование зла в мире. Ответ Достоевского не может не казаться парадоксальным: Бог существует именно потому, что в мире существует зло и страдание, и это всё равно, что сказать, что смысл, потребность в смысле можно ощутить только в глубине бессмысленности; если бы мир был полностью добрым и справедливым, тогда Бог не был бы нужен, и это означает, что Бог существует, раз существует свобода. Таким образом, свобода – это трагическая участь человека и мира, поскольку даже Бог полагается на неё и требует, чтобы она в нём сомневалась – в том смысле, что сам Бог настаивает, чтобы его признавали добровольно¹⁴. Именно это и становится трагедией человека: если свобода ни на чём не основана, каждое решение является вызовом судьбе и риском. Следовательно, существует связь между Богом и свободой, поскольку без Бога нет различия между добром и злом, и, как того хочет атеизм, «всё разрешено». Тем не менее, для Достоевского атеизм гораздо более близок к вере, чем это может представляться, как показывает отрывок из Апокалипсиса, цитируемый в Бесах: «Но поелику ты тёпл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих» (De, 770). Следовательно, проще атеисту прийти к вере в Бога, чем безразличному, так как этот последний равно далёк как от верующего, так и от атеиста.

Это, однако, не означает, как замечает Бердяев, что у Достоевского присутствует эволюционистическое представление зла, согласно которому зло будет только моментом в эволюции добра. Зло не возникает, чтобы достигнуть добра, но зло должно быть пережито до самого конца, со всеми связанными с ней болью, страданием и наказанием, сохраняя их в нашей памяти. Поэтому угрызения совести являются для человека самыми страшными муками. Утверждение святого Павла «страшно впасть в руки Бога Живого» означает по сути, что ужасно мучение за совершённый грех, то есть, что ужасна необходимость помнить. Отсюда неприятие Достоевским в отношении католичества римской Церкви и социализма, понимаемых как порождение упорядоченности и принудительной гармонии. Дело в том, что для Достоевского, если вера должна основываться на свободе совести, то она должна неизменно проходить через сомнение и нигилизм. Речь идёт о той «силе отрицания», которая является единственным путём, возможным в «богооставленном» мире.

5. Бессмысленное страдание и «сила отрицания»

Никакая конечная гармония не возможна для Ивана Карамазова, если страдание детей, бессмысленное страдание, остаётся без искупления; однако, в то же время нет ничего, чем можно искупить это страдание: возмездие для него невозможно, поскольку кара, назначенная палачу, не отменит мучений, которые были причинены невинной жертве; невозможно и прощение, так как ни у кого нет права на прощение подобных преступлений: даже у матери, которая может простить собственную боль, но не страдания сына. Отсюда неосуществимость подлинной конечной гармонии и отказ о стороны Ивана от гармонии, достигаемой ценой бессмысленного страдания; поэтому он намеревается «вернуть входной билет». Выводом из рассуждений Ивана служит то, что Бог не существует: в самом деле, если Бог является смыслом мира, достаточно существования одного страдающего ребёнка, чтобы подтвердить бессмысленность мира – а значит, отрицать существование Бога. Теперь именно радикальность нигилизма Ивана даёт возможность Достоевскому перевернуть само понятие нигилизма с помощью той «силы отрицания», которая проявляется «в