Эстетика и литература. Великие романы на рубеже веков - [35]
Тем не менее, в пределах внутреннего мира основополагающая роль отводится воспоминанию. В действительности, именно воспоминание, охватывая всю прошлую жизнь, побеждает механизм объективного времени и его необратимость. И это то, что мы находим у Пруста. Не случайно именно Лукач увидел в воспоминании возможность преодолеть расстояние между внутренним и внешним и, благодаря этому, возможность настоящей эпической формы. Ведь именно с помощью воспоминания жизнь обретает свою целостность, пусть и только в произведении.
11. Гёте: форма посредничества
Абстрактный идеализм и романтизм утраты иллюзий представляют собой два основных направления романной формы. В первом погоня за идеалом сталкивается с действительностью, сводящей на нет любую попытку спасения; во втором тема времени и воспоминания даёт основание сотворённой целостности, которая, как таковая, оставляет действительность в её невозможности спастись. Следовательно, общим для них обоих является разрыв между идеалом и действительностью, другими словами – между искусством и жизнью.
Тогда для Лукача Вильгельм Мейстер Гёте занимает промежуточное положение между двумя этими типами представления: «его тема состоит в примирении трудного индивидуума, ведомого жизненным опытом в идеале, с конкретной, общественной действительностью» (TdR, 163). Речь идёт о попытке синтеза не столько между двумя ранее проанализированными типами романа, сколько внутри самой формы-романа, синтеза между идеалом и действительностью.
Человеческий тип и структура действия, следовательно, обусловлены здесь формальной необходимостью, требующей, чтобы примирение между внутренним и внешним миром было трудным, однако возможным; требующей, чтобы такое примирение было достигнуто в ходе жестоких сражений и длительных поисков, и тем не менее признающей возможность к нему прийти. (там же)
То есть, для такого типа романов предполагается возможность преодолеть категорическую разнородность традиционного мира и демонического желания. Однако согласно Лукачу примирение, осуществляемое таким типом романов, не даёт основания для органической целостности, для той имманентности смысла в жизни, которая характерна для эпопеи.
Этот род романа представляет собой лишь точку пересечения между демонизмом абстрактного идеализма и обращённого на самого себя размышления романтизма утраты иллюзий:
В Вильгельме Мейстере… Человечество, в качестве основного стремления такого рода изображения, требует равновесия между деятельностью и размышлением, между желанием вторгнуться в мир и способностью восприятия по отношению к миру. Такую форму захотелось назвать Erziehungsroman («педагогическим романом»).» (TdR, 166).
И он прав, добавляет Лукач, поскольку его деятельность должна быть процессом, направленным на определённую цель: развитие людей. Не случайно своеобразный характер такого рода романа – это «релятивизация главного действующего лица» (TdR, 167). Педагогический аспект, отличающий его от романа утраты иллюзий, состоит в том, что «окончательное достижение героем смиренного одиночества не означает полного разрушения…
идеалов, но скорее осмысление противоречия между внутренним и внешним миром» (TdR, 167–168).
Опасность такого типа романа заключается в «романтизации действительности» (TdR, 170), и не случайно Новалис, являющийся для Лукача примером художественной неудачи, противопоставляет сказку «как цель и канон эпической поэзии» произведениям Гёте, расцененным как прозаические и анти-поэтические (см. TdR, 171). В самом деле, если Новалис, наравне с рыцарским эпосом, хочет отобразить целостность «по сю сторону» – результатом не может стать ничего кроме «сказки» (там же). Но, тем не менее, утверждает Лукач фактом остаётся то, что даже у Гёте преодоление этой опасности не происходит без проблем, поскольку «невозможно завершить как эпопею то, что начато как роман» (TdR, 173). В конечном счёте, для Лукача «действительность не может быть насильно перемещена до уровня смысла и… не обладает искусством отображения такой силы и такого мастерства, которое позволило бы ей заполнить разделяющую их пропасть» (TdR, 175).
12. Две попытки ответить на проблему целостности: Толстой и Достоевский
Если мир условности – это та среда, внутри которой душа борется в погоне за собственным идеалом, Гёте является единственным великим романистом, пытающимся примирить смысл и конвенциональные формы мира. Тем не менее, остаётся фактом, что если верно, что Гёте пытается сломать исключительную имманентность смысла в художественной форме, предполагая найти её в мире, то также верно, что этот последний остаётся неизменно чуждым такой предполагаемой имманентности. Следовательно, органическая целостность и у Гёте остаётся только утопией.
Теперь для Лукача выход за границы романа и его приближение к эпопее представляется реализуемым, в том случае, если «отказ от условного мира воплотится в точно так же существующей действительности, и этот полемический отказ получит, таким образом, форму в отображении» (
