Эстетика и литература. Великие романы на рубеже веков - [33]
Форма у Флобера вновь обретается только благодаря непрерывному течению времени, восстановленному повествованием. Это время рождает единство между несогласованными обрывками: «Это время делает возможным такое преодоление… Это время наводит порядок в произвольной сумятице людей и придаёт им вид органичности, развивающейся из себя самой» (TdR, 155). Это время, меняясь, придаёт разным действующим лицам «особенности, характерные для их существования». И эта «целостность жизни», которая является «огромной совокупностью времени, охватываемой этим романом, совокупностью, разделяющей людей на поколения» – это не абстрактное понятие, «но скорее нечто, существующее внутри себя и для себя, реальный и органический continuum» (там же). Поэтому всё, что происходит, даже если это и «безрассудно, обрывочно, с оттенком грусти», тем не менее, «пронизано лучом надежды – другими словами, памяти» (TdR, 156). Следовательно, надежда сама по себе есть «часть жизни – жизни, которую надежда… пытается перебороть, но сталкиваясь с которой, однако, всегда вынуждена отступать» (там же).
Именно в памяти – едва намеченной Флобером и полностью раскрытой Прустом – эта беспощадная борьба становится заманчивым путём, пусть и недоступным, но связанным неразрывными нитями с настоящим мгновением, с прожитым мгновением» (там же). Благодаря этому становится возможным, что «с меланхолической и восхитительной парадоксальностью поражение становится драгоценным моментом, обдумыванием и проживанием того, что жизнь отринула, источником, из которого, кажется, брызжет жизнь в своей полноте» (там же). В конечном счёте, в романе поражение в гонке за идеалом создает парадоксальным образом, посредством надежды и воспоминаний, состояние, позволяющее нам уловить смысл; так же, как созерцание того что отринула жизнь, представляет условие для «полноты жизни». То есть именно по причине полного отрыва от какого бы то ни было исполнения смысла изображение в романе достигает «завершённости действительной целостности жизни» (там же).
Необходимо, чтобы время было утрачено, чтобы память могла б произведении превратить его в обретённое время. Воспоминание создаёт прошлое или, другими словами, придаёт ему смысл только тогда, когда утраченное время, являющееся объектом поисков, становится объектом закручивания сюжета вокруг самого себя. Таким образом, романтическая пассивность преобразуется в активную внутреннюю деятельность, и приводит к завершённости всего того, что оставалось незавершённым. И это, по утверждению Лукача, по сути эпический элемент такого воспоминания» (там же). В действительности, в то время как в драме и в эпопее «прошлое либо не существует, либо присутствует целиком и полностью», роману, напротив, «свойственна созидательная память, которая выхватывает предмет и этот предмет преобразует» (TdR, 157). Если в драме и в эпопее завершённость формы зависит от отсутствия времени, то именно чрезмерное присутствие времени приводит к неудаче романы утраты иллюзий. Эти романы, как показывает Воспитание чувств, могут обнаружить элемент «неподдельно эпический» (там же) только с помощью памяти как преодоления двойственности субъекта и объекта, внутреннего и внешнего мира.
Было необходимо, чтобы жизнь потерпела неудачу в поисках смысла, чтобы воспоминание могло обрести утраченный смысл. Для Теории романа завоевание эпической имманентности посредством воспоминания, сама идея Поисков утраченного времени как романа романе, – это высшее воплощение задачи, поставленной при создании романа. Закручивание сюжета вокруг себя самого в практике воспоминания для Лукача является самым настоящим «возвращением на родину», которое «ведёт к завершённости, в виде действия, всего того, что было начато, прервано и оставлено» (TdR, 158). Именно благодаря парадоксальному облику этой формы искусства «романы поистине великие имеют определённую тенденцию переходить в эпопею», и в этом смысле Воспитание чувств – «в большей степени, чем любое другое произведение, является типичной для романа формой» (TdR, 159).
Итак, с приходом Флобера время становится составным элементом романа, ведь постоянно ускользающая целостность жизни улавливается тем самым элементом размышления, который является воспоминанием. Но роман воспоминания обретает смысл только в произведении, которое отлично от жизни, и задачей искусства является именно его защита. Однако, если анализ романа воспоминания, который Лукач считает вершиной романной литературы, показывает его актуальность на примере Поисков Пруста и на многих других после Пруста, тем не менее, верно и то, что другая часть литературы двадцатого века – рискуя впасть в забвение – не удовлетворяется лишь тем, что основано исключительно на воспоминании.
