Эстетика и литература. Великие романы на рубеже веков - [29]
Именно Лукач предвосхитил этот аспект модернистского романа, говоря о процессуальном характере и вместе с тем о поисках романа, так же, как, подчеркнув всё большее присутствие размышления в романе, он предвосхитил другую специфическую черту модернистского романа: теория романа становится составной частью самого романа и, как следствие, он становится всё больше и больше романом о романе. Как раз это мы находим в Поисках Пруста, где именно в конце роман становится романом о романе, и соображения о романе становятся заключением самого романа: речь не идёт лишь об объяснениях, но ещё и о само-истолковании произведения уже существующего, которое приобретает от этого значение, в дальнейшем его преобразующее. Таким же образом Музиль, полагая, что традиционный способ повествования более не применим, и, ища эссеистическую форму для романа, приходит к проведению параллели между тем, что пишет автор, и жизнью персонажа романа: так же, как автор ищет гипотетическую манеру письма, так Ульрих, главный герой, применяет к себе максиму «жить гипотетически».
6. Роман абстрактного идеализма
Во Второй части Теории романа, носящей название Набросок типологии формы романа, Лукач выдвигает тезис о том, что составные категории романной формы совпадают с базовой мировой ситуацией, и после этого отыскивает в великих романах ключ к современной истории. История романа для Лукача – это феноменология приключений смысла в его героической борьбе, порой безнадёжной и комической, против бессмысленности мира, вплоть до полного осознания взаимозависимости между идеалом и клеткой, в которую его необходимо вписать.
Согласно Лукачу, в результате того, что мир оставлен богом, происходит это несоответствие между душой и миром, между внутренним миром и приключением, лежащим в основе проблематики романа. Такое несоответствие бывает двух видов: «душа меньше или же шире внешнего мира, который даётся ей в качестве сцены и нижнего уровня её действия» (TdR, 123). Первый тип, когда душа слишком ограничена, чтобы ощутить разнообразие и собственную логику мира, – это форма, которая соответствует моменту перехода от религиозной уверенности к демоническому и субъективному идеалу, которому в действительной реальности ничто более не соответствует. Это момент «абстрактного идеализма», от которого в целом роман берёт своё начало. В этом случае отсутствие любого соответствия заставляет проявиться демонический характер той души, которая, пренебрегая разрывом между идеальным и реальным, «из долженствования бытия идеи делает вывод о необходимости её существования, и рассматривает несоответствие действительности с этой априорной потребностью как чары, наведённые злыми демонами» (там же). Таким образом, клетка кажется обязанной своим существованием лишь сопротивлению внешнего мира, враждебного идеалу, а не внутренней его нехватке. Второй тип, в котором преобладает внутренняя проблематика и неспособность к действию, не выглядит демоническим; он соответствует более поздней эпохе и определяется как «романтизм разочарования».
В абстрактном идеализме мы находим «полное отсутствие внутренней проблематики» (TdR, 124). Здесь демоническое безумие – это способ не встречаться с действительностью, как происходит в случае Дон Кихота перед ветряными мельницами. Этот тип романа исключает всякую эволюцию: даже после самого плачевного поражения его герой не способен принять что-либо, что могло бы поколебать его веру, религиозную или рациональную. Полное отсутствие внутренней проблематики преобразует душу в чистую деятельность. Против такой души внешняя действительность – это всего лишь инертная, лишённая значения масса, безразличная к идеалу героя. Жизнь последнего становится таким образом «непрерывной цепью приключений… навстречу которым он бросается, потому что жить для него не может значить ничего, кроме как идти навстречу приключениям» (TdR, 125-26). Такой герой лишён каких-либо раздумий и он «должен быть искателем приключений» (TdR, 126). Таким образом «максимум достигаемого смысла… становится максимумом отсутствия смысла: возвышенность делается безумием» (TdR, 126-27).
Опасностями этой романной формы являются «скверная незаконченность и абстрактность» (TdR, 127). Только Сервантес избежал такого рода опасностей, поскольку Дон Кихот был «задуман как пародия на рыцарские романы» (там же). В самом деле, в этих романах любые поиски – это всего лишь видимость поиска, так как в них трансцендентность остаётся абстрактной. Сервантес мог создать эпическую целостность, только включив в неё ценностные качества: «бог, который по причине инконгруэнтности материала, куда его нужно было перенести, мог появиться только как демон, стал в действительности демоном – демоном, который в оставленном провидением мире, лишённом трансцендентных установок, приспосабливается исполнять роль бога»
