Естественный отбор - [31]

Тот самый первый из всех памятных снов начинался обрывистыми горами. Вот он стоит на остром хребте, а вокруг кроваво-коричневые ущелья, по дну которых плывут потоки огня. Пламя поднимается все выше и выше, и вот над бушующим морем огня торчат только красноватые пики гор. Кстати сказать, в то время он настоящих гор еще не видел.

Летний ремонт своими силами был святой традицией в его далеком доме. Да не просто ремонт, а чтоб с блеском и шиком. Чтобы краска на окнах и дверях блестела, олифу нужно было предварительно разогреть на газовой плите. Тут главное — не упустить момент, когда она начинает закипать и пучиться пенной шапкой из кастрюли… И вот однажды в тот самый последний миг недосмотрели. Кипящее масло вспыхнуло. Огонь пылал, словно продолжение сна, когда Игорь проснулся. Его, завернутого в одеяло, отец успел выбросить из окна в палисадник с цветущими мальвами…

А за несколько минут до беды отец неожиданно для всех крикнул из кухни, чтобы ему открыли входную дверь. Нужно было вышвырнуть кипящую огнем кастрюлю на улицу. Вся семья, налетая друг на друга, кинулась в коридор к дверям. Все с ужасом смотрели, как отец на вытянутых перед собой руках проносит мимо них пылающее варево. Горящая олифа с шипением расплескивалась, и пламя расползалось по его рукам. С треском лопалась на них обугленная кожа.

Отец поскользнулся на одной из горящих лужиц, которые оставлял по пути. Кастрюля со зловещим потрескиванием покатилась по полу, и сотни липких огненных брызг обдали прижавшихся в страхе друг к другу родственников. А на кухне пылали еще две кастрюли.

Так Скиф впервые узнал, на что похож настоящий напалм. Некоторым из объятых пламенем родственников удалось-таки вырваться из огненного ада. На стенах, вдоль которых они шли вслепую, оставались горящие лоскутья кожи…

Покойный отец был военпредом на «Ростсельмаше», военной формы не носил и только с Великой Отечественной сохранил воспоминания о тяготах службы. Так что говорить, что в душе Скифа с детства звенела армейская струнка, вряд ли стоит.

После трагической гибели всей семьи за Скифом приехал с Урала фронтовой друг отца, полковник-инженер, доктор технических наук Скворцов. У Игоря снова появились мать, отец и брат с сестрой, но спать, как прежде, беззаботно он уже не мог. Ему снились сны, которые стали частью его бытия.

Ему снились горы, города, в которых он никогда не бывал, но чувствовал их родными. Сны тянулись один за другим, как бесконечный сериал. В них звучала тягучая глубокая музыка, но почти не было слов. Он был в своих снах всегда главным героем и в каждом из них почти каждую ночь ехал куда-то, где его ожидали встречи с воспоминаниями детства и родными людьми. Этот несмолкаемый музыкальный призыв без слов и бесконечная погоня за уплывающим счастьем наполняли его сны привкусом дорожной романтики. Проснувшись, он был готов бросить все, отправиться на вокзал и сесть в первый попавшийся поезд.

Жить в новом доме Игорь больше не мог и скоро попросился в Суворовское училище в Свердловске. Его долго отговаривали новые родители, потом в спешке оформляли документы, а тут как раз пришла пора получать первый паспорт советского образца. Ему выдали на руки «серпастый и молоткастый» с записью: «Скворцов Игорь Федорович».

Паспорт он менять не стал — через пару лет все равно пришлось бы его сменить на военный билет, а затем на удостоверение личности офицера. Но и военный билет в Рязанском училище выправили на Скворцова, с этой же фамилией в удостоверении личности он и отправился воевать в Афганистан.

С выбором военной карьеры тоже вышла неувязка. Скиф закончил Суворовское училище всего лишь с одной четверкой по географии. Приемный отец, полковник Скворцов, ученый-программист с мировым именем, настойчиво упрашивал упрямого приемыша поступать в Харьковскую академию ракетных войск, но Волчонок, как звали его в новой семье, всякий раз встречал такое предложение в штыки: «Буду только боевым командиром!»

Скиф-Вовк утратил не только безмятежный сон, родную семью и фамилию. Обидную четверку по географии он давно уже исправил в скитаниях по дорогам войны на «отлично», семью обрел во фронтовом братстве, а имена менял с каждым новым документом. Но в нем осталась упрямая вера, что пусть хоть весь мир против тебя, зато у каждого в семейном тылу всегда есть человек, который примет тебя любого. Эту веру он ввел в закон жизни, и теперь у него оставались только два человека, ради которых он мог жить, — жена Ольга и дочь Ника. Жену свою он не видел почти десять лет, а дочери не видел никогда.

Еще мальчишкой придумал он себе слепую веру в непогрешимость семейного уклада. Он знал — верить можно только близким родственникам, которых у него тогда уже не осталось. Все жестче играли желваки на смуглых скулах взъерошенного пацаненка, злым волчонком посматривал он на мир прищуренными карими глазами.

Но майор Васильев, командир учебной роты, всегда держал Скифа подле себя, под попечительским крылышком. Знал, что, стоит отвернуться, он тут же устроит драку. Достаточно лишь косого взгляда или безобидной шутки, как воспитанник Скворцов мог налететь с кулаками даже на старшего по званию.