Эстер Уотерс - [155]

— Дорогой мой мальчик, что мне в твоих извинениях, для чего они? Мое единственное желание — это чтобы ты обратился к Христу. Все остальное не имеет значения… Я всегда буду молиться за тебя.

— Можете приглашать сюда кого вам угодно. Если это дает вам радость, я ничего не имею против. Мне совестно, что я так вспылил. Не будем больше говорить об этом. Я заехал всего на денек… Завтра возвращусь домой.

— Домой, Артур? Здесь твой дом. Не могу слышать, когда ты говоришь, что твой дом не здесь.

— Ладно, маменька. Тогда скажем так: завтра я возвращусь к своим делам.

Миссис Барфилд вздохнула.

XLVIII

Проходили дни, недели, месяцы, и дружба двух женщин крепла все больше и больше, и уже все реже чувствовалось, что одна из них — хозяйка, другая — служанка. И не потому, чтобы Эстер когда-нибудь позволила себе опустить почтительное «мэм» в обращении к своей хозяйке, и не потому, чтобы они хоть раз сели обедать за один стол. Но эти маленькие социальные различия, которых они придерживались по привычке и отказавшись от которых каждая из них ощущала бы неловкость, ни в коей мере не мешали их сближению. Вечера они проводили вместе в библиотеке — шили или делились мыслями о своих сыновьях, а иной раз миссис Барфилд читала вслух. По воскресеньям у них происходили молитвенные собрания. К ним стали съезжаться даже издалека; порой больше двадцати человек преклоняли колени вокруг соснового стола в гостиной, и Эстер казалось, что эти дни — счастливейшие в ее жизни. Это мирное уединение было ей глубоко по душе, и она знала, что миссис Барфилд и в будущем не оставит ее своей заботой. Только одно ее тревожило: Джек все еще никак не мог устроиться на постоянную работу в Лондоне, а ее жалованье было невелико и помощь сыну — ничтожна. И потому всякий раз, когда она видела его почерк на конверте, ее бросало в дрожь, и, случалось, проходили часы, прежде чем она отваживалась показать письмо миссис Барфилд.

Как-то утром в воскресенье обе женщины вышли после молитвенного собрания прогуляться по холмам, и Эстер сказала:

— Я получила письмо от Джекки, мэм. Верно, он пишет, что устроился на другую работу.

— Боюсь, что я не смогу прочесть его, Эстер. Я не взяла с собой очки.

— Ну что ж, мэм, письмо подождет.

— А впрочем, дайте-ка его сюда… Он пишет так крупно и разборчиво. Может быть, я и сумею прочесть. «Дорогая мама, место, о котором я тебе писал в последнем письме, уже занято, и я продолжаю работать в магазине игрушек, пока не подвернется что-нибудь получше. Жалованье всего шесть шиллингов в неделю и чай, так что не очень-то разживешься…» Тут еще что-то… что-то… «Плачу три шиллинга шесть пенсов в неделю…» Что-то не разберу… «За койку…» Опять не разберу… Нет, не разберу…

— Я знаю, мэм. Он, верно, пишет, что должен делить койку со старшим мальчишкой — хозяйским сыном.

— Да, это самое. И он спрашивает, не можете ли вы ему помочь. «Не хотелось бы мне беспокоить тебя своими просьбами, мама, но одинокому парню в Лондоне прожить не так-то легко».

— Но я же отослала ему все свои деньги. До следующего квартала у меня не будет ни пенса.

— Я одолжу вам немного денег, Эстер. Мы же не можем обречь мальчика на голодную смерть. Ему не прожить на два шиллинга шесть пенсов в неделю.

— Вы очень добры, мэм, но не хочется мне одалживать у вас деньги. Мы же тогда не сможем привести в порядок сад к зиме.

— Ну, как-нибудь обойдемся, Эстер. Сад подождет. Прежде всего надо подумать о том, чтобы ваш сын не голодал.

Женщины возобновили свою прогулку. Приостановившись на вершине холма, миссис Барфилд сказала:

— Уж много месяцев нет писем от мистера Артура. Я завидую вам, Эстер, завидую этим коротеньким посланиям с просьбой о деньгах. Какой смысл в деньгах, если не делиться ими с детьми? Помогать другим — только это и дает радость.

В глубине долины под сенью деревьев стоял старый, крытый красной черепицей фермерский дом, в котором родилась миссис Барфилд. Позади него пологие холмы простирались к северу до горизонта. Миссис Барфилд вспомнились те дни, когда ее муж, соскочив с седла, шагал рядом с нею сквозь заросли дрока к их ферме. Из этого фермерского домика за рощицей она переселилась в большой дом в итальянском стиле, укрывшийся за высокими деревьями. Так романтически сложилась ее судьба. Она окинула взглядом холмы и море. Владения Вудвью терялись вдали, а за ними — там, где линия холмов сливалась с морем, между верхушками вязов проглядывали кровли городка. По тонконогому, словно паук, мосту ползла змейка поезда; уныло-бесцветная речка впадала в залив: высокий вал намытой морем гальки защищал долину от наводнения. Поезд скрылся за простой суровой колокольней деревенской церкви. Там, под церковной плитой, похоронен ее муж; ее отец, мать и все ее близкие покоятся на церковном кладбище. Пройдет еще несколько лет, и она ляжет там в землю тоже… А ее дочь похоронена далеко, далеко в Египте. Среди этих холмов прошла вся ее жизнь, вся жизнь, кроме тех немногих месяцев, которые она провела у постели дочери в Египте. Она вышла из глубины долины, из этого фермерского домика за рощицей и только пересекла холмы.