Есть у меня земля - [59]

«Война, — думала Соля, — боже, какая жестокая страда! Кажись, отшумела, пронеслась огненным смерчем, а сколько еще дней и ночей будет у людей горьких… Какими травами-настоями зальешь-залечишь изломы душевные? Ребятишки в «войну» играют… Вырастут, у них появятся дети, и тоже, пожалуй… «Пиф-паф! Бей фашистов! Бей Гитлера!» Не забудет память народная, не похоронит во времени свое горе… И хорошо, что не забудется! И не следует забывать, ой как не следует! Вязью каменной, металлической печаткой отметить имя каждого погибшего солдата: мертвым — память, живым — завет. Кругла земля, да не круглы могилки, где помельче, где поглубже, а где и вовсе листом прелым, травой жухлой присыпаны наши голубоньки-светлушечки…»

Подумала так и напугалась. «Голубоньками-светлушечками» она называла живых товарок, больше солдаток. А туг о мертвых…

«Мертвые? Нет, не мертвы наши военные голубоньки-светлушечки, хоть и бездыханны. Памятью нашей живы. И вечно будут живы… И рядышком станут, коль потребуется, память-то, она тоже умеет стрелять!»

«Оборки» этим утром попались рясными, богатыми, стало быть. Нашли заросшую травой лежневку. Ломиком наковыряли из нее целую поленницу березового долготья. Пилой пожинали, распилили на метровник, чтобы потом на машину было легче грузить. Две сосны-сухостоины свалили. На них еще на рассвете указал Командарм Матвею: «Сухостоины можете забирать, все одно при санитарной рубке огонь возьмет».

К полудню «отпыхались»! Пообедали. Кострище хорошенько затушили. Поставили бричку-бестарку на передок, накидали в нее сучья — не катить же из лесу порожняком! — и двинулись к дому.

Карько шагал впереди, умно обходя на расхлестанной вкривь и вкось лесной дороге глубокие колдобины, пеньки…

Соля и Матвей шли за возом. Молчали.

— Знаешь, Соля, — вдруг сказал Матвей. — А я ведь, кажется, влюбился в тебя!

Соля даже остановилась — вот это заявленьице! Никаких таких поводов она не давала, да и сам Матвей не настырничал, вел себя ровно брат, а тут вдруг…

— Когда кажется, Матвей, дак надо креститься.

— Ну, не кажется, а на самом деле влюбился…

— Ну и че дале? — голос Соли стал насмешливым.

— Да все размышляю: поцеловать или нет?

— И за чем дело стало?

— Да опять размышляю, чем ответишь: пощечиной или затрещиной…

— Правильно размышляешь, — сказала Соля, забрасывая на воз свалившийся стежок, которым подбирали-подвертывали кряжи. Матвей, заметив в руках Соли крепкий стежок, задержал свой шаг, подождал, пока она не забросит березовый дрын наверх. Шут ее знает, до войны характер был вроде мягким, а всю войну Матвей в деревне отсутствовал, может, что и изменилось. Тем более что объяснение-то вышло неожиданным. Вон щеки Соли яркими маками зардели. Тоже, видно, тронули слова. А то и просто от быстрой ходьбы и жаркого стоячего предгрозового воздуха.

— Продолжим разговор, — сказал Матвей, когда Соля справилась со стежком.

— Продолжим.

— Боязно что-то мне стало…

— Ну, а еще разведчиком числился па фронте!

— Там другое дело, «языку» кляп, на плечо и на свою сторону… А тут… К тебе подход особый нужен…

— А ты как думал! — улыбнулась Соля. — Только, Матвей, ни к чему все это: ко мне как подойдешь, так и отъедешь.

— Да чувствую: ты ровно большой начальник в кабинете — входишь как вареный, а выскакиваешь как ошпаренный.

— Ну, начальник не начальник, а сказано верно. Я Степана люблю.

— Степан мертв…

— Нет, жив. Его только нет со мной рядом.

— И будешь любить вечно?

— Всегда… — тихо сказала Соля. — На вечность не загадываю, а всегда… В это верю…

— Чудачка!

— Солдатка, — так же тихо уточнила Соля. — Может, и встретится на пути хороший человек, выйду замуж, мужик в доме нужен. А любить буду все равно Степана…

— Так, значит, надеи никакой? — спросил Матвей.

— Никакой, — ответила Соля. — Большого у меня к тебе нет, прости, а малое… малое я отдавать людям не привыкла. От большого человек и сам становится большим.

— А я и не хотел, — вдруг заявил Матвей. — Шутканул. Ну, думаю, проверю Сольку на крепость. Да ведь бабы скорее на словах крепки…

— Не надо меня проверять, Матвей, — тихо сказала Соля. — Проверено!

— Кем?

— Войной. Говорила, могу и повторить, — от замужества не зарекаюсь, но любить буду только Степана.

Дорога вышла на Вороновскую гору. Отсюда, казалось, было видно полрайона. Узкой голубой лентой петляла ленивая степная речушка, разрезая село на две неравные части.

Заметно выделялись белые прямоугольники мастерских строящейся новой автороты.

Глава шестая

— Ну, Солька, в районе я тебе такого жениха высмотрела — закачаешься! Руководитель шоферских курсов при автороте — раз! Механик высшего пилотажа — два! — загибала Гутя Куркина пальцы. — Холостой — три! Не так чтобы молод, но, как говорится, еще не все потеряно — четыре! И что же — пять? — спросила она сама себя. — A-а, пятое… Тут, Солька, слушай меня внимательно. Пятое, значит, то, что Николаю Ермилычу пока негде жить, авторотовский дом ремонтируют, полы перестилают, потолки меняют, а человеку, хоть и холостому, требуется крыша над головой. Ты усекла?

— Че?

— Как че? Снова повторять… Руководитель автокурсов, механик высшего пилотажа, не женат… и опять же Николаю Ермилычу пока некуда притулиться…