Есть у меня земля - [27]

— Что вы, Анисим Васильич, папка еще поживет. У него и болезней-то явно выраженных никаких нет. Нам бы его здоровье.

Шишигин подбирал вокруг приметка, концом вил подтыкал торчащие в основании вихры. Так заботливая мать укрывает разбросавшегося во сне ребенка.

— Кузьма-то вам и мать, и отец…

— Ценим, Анисим Васильич, ценим, — сказал Тимофей. — Правда, я еще с матерью вырос. И Артем наполовину при живой мамке.

— А коль цените, так ввечеру не уезжайте, утра дождитесь. Впрочем, дело ваше. Мое — сторона. Было бы сказано… Крышу-то так и не покрыли.

— Да хотели… — махнул рукой Тимофей. — Будь оно неладно, это сено. Чего колхоз сам не заготовит?! Столько техники! А мы тут пластались, себя не жалели.

— Колхозный скот, конешно дело, без этого приметочка не перемрет. Да ведь не в этом суть, Тимофей.

— А в чем?

— Отцу вас на земле хотелось увидеть. На своей земле.

— А мы где же?

— Вы пока… пока не знаю где. Но не на земле. Вернее — не на своей земле.

— Чудите все, Анисим Васильевич. Правильно, в здоровом теле — здоровый дух. Так я занимаю местечко в вашем линкоре, в консервной банке типа «Запорожец».

— Занимай, место есть, места не жалко.

Глава седьмая

Дома Тимофея, Артема и Николу ждали три одинаковые, надписанные одинаковым почерком открытки с одинаковым содержанием. Никола не удержался и прочитал свою вслух:

— «Уважаемый Николай Кузьмич! Приглашаем вас на вечер встречи бывших выпускников, Будем рады, если вы расскажете о своем жизненном пути. С уважением комитет комсомола средней школы».

Никола помолчал и загадочно произнес:

— «Уважаемый Николай Кузьмич!» Не шухры-мухры! «Будем рады, если вы расскажете о своем жизненном пути…» А что я могу рассказать? Родился, учился, служил в армии. Работаю токарем. Не отстающий, но и в передовики не вырвался. До доски Почета далеко. Женат. Сын родился… А, Тимофей? Что рассказать-то?

— Сочини. Нет биографии — выдумай!

— Не умею. А ты пойдешь?

— Еще чего. Карбюратор у «Жигуленка» барахлит, разбирать надо. Да и не мальчик я, чтобы бегать по вечерам.

— Тебя в президиум вопрут! Ты — фигура! Без пяти минут директор!

— Артем фигуристей.

— Артем? — прицепился к среднему брату Никола. — Пойдем, а? Школа ведь родная.

— Температура у меня. Воду холодную на покосе из лагушки пил. Я бы с удовольствием.

— А я пойду! — решительно заявил Никола. — Может, кого из своего класса встречу. Да и танцы наверняка будут. Не мешает размять старые кости. Как женился, ни разу на танцульках не побывал.

— На танцульки не пущу, — строго сказал прислушивающийся к разговору сыновей Шишигин. — Не разрешаю на танцульки, Никола.

— Почему, папа?

— Ты — женатик. Кися у тебя в городе. И мальчонка.

— Так что же мне сейчас — сидеть на привязи?

— На привязи не на привязи, а танцульки — опасное дело.

— Дремучие у тебя, папаня, рассуждения, извини, пожалуйста. Мой знакомый Васька Круглов вообще французским браком живет. Он у своей мамы, она — у своей. На железной дороге работают проводниками. Он на запад едет, она — на восток. В разных составах.

— Дети есть? — спросил Шишигин.

— Нет.

— Да и откуль дитяткам появиться, коль в разных составах едут, в разные стороны, — резонно подвел итоговую черту Шишигин. Так подвел, что у Николы и слов для возражений не нашлось. Надо бы запомнить и Ваське пересказать это. А то ведь носится со своим «французским» браком как с писаной торбой. Даже гордится. А отец тремя словами заставил бы Ваську покраснеть.

— Папа, но ведь школа…

— Дай слово, что после торжественной части домой заявишься.

— Не бойся за мою нравственность. Я Кисю люблю.

— Даешь слово?

— Да, понимаешь, папа…

— Слово, спрашиваю, даешь?

— Даю. Честное пионерское.

— Иди, — шутливо подтолкнул Шишигин сына в спину. И улыбнулся своей некрасивой улыбкой. От этой улыбки растерянность взяла Николу: по-настоящему отец так строжит его или в шутку?

Но Шишигин уже перевел внимание на средняка.

— Артем, давай будем лечиться. — И усадил простуженного Артема на низкий стульчик, сохранившийся от детских лет. Накрыл старым овчинным полушубком. Поверх — лоскутным ватным одеялом.

— Дыши глубже. Пока пот трижды не прошибет.

— Папа, может, лучше таблетками… Тимофей, рассуди!

— Дыши, говорю, глубже! Ежли хошь к утру оздороветь…

— Батя прав, — сказал Тимофей. — Домашняя картофельная ингаляция.

Никола ловко выхватил из чугунка две рассыпчатые картофелины в «мундире», очистил их, посыпал крупной солью, давясь, проглотил и, переодевшись в единственные выходные брюки и свежую сорочку, направился на школьный вечер.

Школа хоть и отстояла от деревни на целых четыре километра, но дорогу эту Никола, как и Тимофей, и Артем, знал наизусть. Дорога шла луговиной, петляла среди зарослей краснотала, извивов релки — старого высохшего русла Миасса, озеринок и болотин, ярко блестевших своими зеркальными стеклышками после ухода весенней полой воды и заметно усыхавших к концу жаркого недождливого лета. Артем, своей цепкой памятью запомнивший все изгибы-извивы с точностью до шага, однажды даже выиграл (на спор) пайку хлеба, пройдя от Водополья-два до школы с завязанными глазами. Спорил с ним весь класс, и Артем (по условиям спора) должен был бы получить все тридцать две пайки — по числу спорящих, в школе в его годы еще на больших переменах в ларьке выдавали школьникам по двести граммов хлеба, — но он великодушно отказался от нескольких буханок. Есть ведь всем хотелось.