Есть у меня земля - [25]

— Братцы-ы, — вдруг загадочно прошептал Артем, — мне, кажется, становится ясной подоплека отцовского предложения…

— Фу, диссертант! — поморщился Тимофей. — И язык у тебя — «подоплека отцовского предложения». На этом асфальте мы и по-человечески говорить разучимся. Чему-чему, а деревенскому языку я завидую. Вот мы там язык ломаем — «психологическая несовместимость индивидов»… А Анисим Марковских коротко и ясно рубанет: «Железо уваришь, а злой жены не уговоришь». А, Людмила?

Но и Людмила не ответила на очередную подковырку мужа. На нее, как и на Шишигина, тоже нашла задумчивость:

— Мужики, а знаете, в чем тут дело… Ну, с этим сеном… Папка наверняка жениться собрался. А жена, вероятно, поставила условие: будет сено для коровы, пойду замуж, не будет — извини.

— Жениться?! — враз ахнули сыновья.

— А что, — рассуждала Людмила. — До сих пор он жил для вас, надо же пожить и для себя. Точно, молодайку себе присмотрел сегодня.

— Ты, Люсь, у меня просто провидец, — улыбнулся Тимофей. — Как сказал бы небезызвестный нам Анисим Марковских: «Извязал бы тебя на ожерелья да носил бы по воскресеньям». Зачем нам молодайка?! Людка, зарежу суконным ножиком, застрелю из деревянного ружья!

— После того как помоешь всю посуду… И тебе, Артем, заданье: наварить картошки. Утром чикаться будет недосуг. Никола, быстро за молоком и творогом!

Косили в Моховом колке. То ли отцу кто назначил эту неудобицу, то ли сам он выбрал, сыновья не знали да и не расспрашивали. В последние годы колхоз перешел на сеяные травы, а колки, дававшие в былые годы все сто процентов сена для колхозного скота, как-то забылись, хоть в дождливые годы и вырастала в них трава на удивленье.

В Моховом хоть и была одна еланка в половину гектара, но на покос сюда редко кто отваживался. Больно далеко от жилья. Дорога петляет по наклону увала, повезешь сено, непременно воз опрокинется. Трава осочная, конский щавель, шумиха. В трех-четырех местах растет листовник с горошком да крупный, будто сеяный, клевер, но кулижки небольшие. По пласту-навильнику надо собирать. Неудобица, одним словом. А потому мало кто и претендовал на Моховой колок.

Всех жгуче мучило лишь любопытство: зачем сено? За вчерашним вечерним чаем Никола высказал догадку: не задумал ли отец подмогнуть соседу, Анисиму Марковских. Тот держал коз, и листовник с еланки Мохового был для него дороже дорогого. Но догадку Николы начисто отмел заглянувший вечером, сам Анисим Марковских. Ни о чем он Кузьму не просил. Да и вообще, коз не собирается пускать в зиму. Это Кузьме Захарычу доподлинно известно.

Решению Шишигина накосить сена главный пожарный тоже подивился, но решительно поддержал: «Без капусты щи не густы».

Перед самым выездом из дому произошел конфуз. Поскольку Моховое отстояло от деревни далеконько, а поклажи набралось много, то решил Шишигин у бригадира попросить подводу. Бригадир разрешил взять единственную оставшуюся на конном дворе Серуху.

Запрягать Серуху послали младшака — Николу. А тот и запрячь не сумел. Пришлось просить подгодившуюся в это время на конном дворе продавщицу. Собственно, и конный двор-то как таковой был порушен. Оставался лишь сарайчик со стойлом да высоченный журавль колодца. На месте конника выстроили колхозную столовую. Поутру в нее съезжались, сходились колхозники, приехавшие студенты, шабашники. Вот и пришлось Николе краснеть под доброй сотней глаз. Не станешь всем объяснять, что рос, когда все работы в колхозе выполнялись машинами. Артем с Тимофеем — другое дело. Те выросли при полном конном дворе. Особенно Тимофей. Не на одно лето за ним закрепляли отдельную конную пару: два Серка. Пожелтевшая фотография Тимофея с Серками в отцовской горнице на самом видном месте.

Серуха шагала в Моховое без понуканий. Она знала все колхозные дорожки.

Медленно проплывали поля. Посередь пшеничного изумруда кой-где острой ржавчиной проступали сожженные колки. Кому-то пришла в голову мысль: вьгжечь колки, выкорчевать деревья, распахать землю и этим увеличить пахотный клин. Спасовали, начали выполнять «директиву»: жечь листву гербицидами, корчевать мощными бульдозерами и тракторами, «спрямлять посевную линию», хотя прекрасно знали, что колки на полях поддерживают микроклимат, дают приют в своей прохладе птицам, что без птиц поле не поле, сожрет его вредилица-саранча, никакое самолетное опыление не поможет. Гибли под ножами бульдозеров ягодные и грибные пятачки, пристанища зайчишек, лис, бурундуков. Набирали силы, не встречая препятствий над зауральской нивой, обжигающие казахстанские ветры.

Моховой колок скучал без людей и как будто обрадовался приезду Шишигиных: засветился даже угрюмый сизый осинник, проснулся вечно сонный тальник, ярким гарусом вспыхнула застенчивая калина.

Долго, пожалуй всю жизнь, ждал Шишигин вот этой минуты… Сыновья на земле. Пусть не остались они в деревне и разлетелись из родного гнезда.

Тимофей косил «на руках». Оплывшее жирком тело сразу дало о себе знать — потемнела рубаха.

Артем чуть нагибался, будто под лезвием что-то хотел отыскать. Косил не только руками, но и телом, всем телом, нежилистым, некряжистым, как у старшака Тимофея, но складным, еще не испорченным сидячей работой.