Если упадёт один... - [66]

— Значит, верил в меня.

— И злился на тебя, а все-таки верил тебе. И Михею с Николаем верил, и Кате с Надей. А теперь и Валику верю. Повидал вас, — и ничего и никого не боюсь. Разве что одного: Теклюшку одну оставить.

— А я много чего боюсь, Осип,— сказал Ефим. — Боюсь, что сыновей своих не увижу: вернутся, а меня уже похоронят. Боюсь, чтобы с детьми не повторилось то, что с нами было. Боялся, что ты не поедешь со мной. Прошлого нашего с тобой боюсь: я же тебя одного бросил, когда ты Теклю шел забирать, когда Авдей вез ее под венец. Боюсь своих слов, которые сказал сыновьям, провожая их на войну: словно проклял их. Так же, как и ты Теклюшку, боюсь одну Марфушку оставить. Хотя не одна она там, с такими же мученицами и мучениками, как сама, а все равно боюсь. За себя боюсь — правильно ли по земле шел. За тебя, Осип, боюсь: как же ты здесь один будешь?..

— Ничего не бойся, Ефим, особенно за меня и Теклюшку. А слова, которые ты Никодиму и Ване говорил, правильные. Помню их, с тобой же на фронт сыновей провожали. Моему бы Стасу такой наказ, да чтобы он его услышал, может, и я его как человека ждал бы. Но не сказал я таких слов ему, что-то сдержало, а что, и сейчас точно не знаю. Хотя, наверное, за жизнь его опасался. Наказ твой тогда показался мне похожим на проклятие. Как так: «.И нет вам дороги назад». Эти слова и затмили смысл всего, что ты сказал.

— Вот оно что.— вздохнул Ефим.

— Да ладно, уже ничто не исправишь. Вы, Ефим, домой плывите, а я здесь буду. Не прогоняю, но и не задерживайтесь со мной, скоро начнутся осенние дожди, тяжело будет плыть. Даст Бог, увидимся. Сыновья твои вернутся, будет желание, приплывайте ко мне, уж очень хочется пови­даться с ними. Какие они сейчас, Никодим и Иван? Наверное, настоящие мужчины!

— Наверное, Осип, наверное. Скорее бы вернулись. — Ефим замолчал, медленно поднялся с колоды, сделал несколько шагов к березам и остановил­ся. Долго стоял, глядя на них, потом подошел к Иосифу, сказал: — Я вот что, с тобой и Теклюшкой останусь. Мне вас одних оставлять нельзя. А Марфуш­ка меня поймет и подождет. А когда мои парни придут, так Валик им сюда дорогу покажет. Погостят, назад вместе уплывем. Валик, а Валик, слышишь? Привезешь сюда парней?

Валик не ответил, будто не слышал. Его сердце гулко стучало, он не знал, как быть.

15

Валик плыл домой в лодке Иосифа Кучинского. Тот разговор двух ста­риков, близких и дорогих ему людей, все всплывал и всплывал в его памяти. Он слышал их голоса. Видел их лица. Были старики седые и мудрые. Видел их глаза, будто выцветшие, но все равно просветленные. Ему казалось, что вместе с тем в них таится и печаль. И свет, и печаль — настоящие, исходящие откуда-то из потаенных глубин души. И они ненавязчиво передавались ему, овладевали его мыслями, главной из которых была эта: нет ничего простого в отношениях между людьми, и как важно понимать друг друга, поддерживать на извилистых и крутых дорогах жизни.

Он еще не знал, что и его жизнь будет непростой, а дороги окажутся изви­листыми и крутыми. Не знал, что на этих дорогах он много раз будет падать. Не знал, что тогда вновь и вновь будет вспоминать этот разговор двух одно­сельчан, судьбы которых тронули его еще неокрепшую душу, бросили в нее много и горечи, и тепла, а вспомнив, будет подниматься и помогать подняться другим, тем, кто упадет...

На всю свою долгую и очень непростую жизнь запомнит Валик, Валентин Игнатович Соперский, и свою, и старика Ефима встречу с Иосифом Кучинским, состоявшуюся на хуторе Кошара, надежно спрятанном в лесной глуши природой от людей. Многое увиденное и пережитое затеряется в его памяти, сотрется, а это будет на самом верху, чтобы проявиться, выясниться, озариться в нелегкие моменты жизни.

А пока он плыл по реке против течения домой, к родителям, к людям.

Перевод с белорусского Ольги НИКОЛЬСКОЙ.