«Если нельзя, но очень хочется, то можно». Выпуск №2 - [34]

– Да, – протянул старик, низко наклонив голову, – сын Самуила. – Он замер. Анна смотрела на маленькую черную кипу, на аккуратно зачесанные назад густые и белые, как снег волосы. На коротко постриженную бородку. – Вечная ему память. – Старик низко поклонился. Постояли в молчании. – А отчего он умер?

Новый вопрос вдруг не показался Анне праздным. Она поймала себя на мысли, что вопросы незнакомого человека неожиданно перестали раздражать её. Напротив, за какие-то полторы-две минуты, пока стояла рядом, почувствовала неизвестно откуда взявшуюся необходимость рассказать этому опрятному, аккуратненькому старичку что-нибудь о себе, о папе. На кладбище не было ни ветерка. Не слышно ни шума проезжающих машин, ни гудков, ни чириканья птиц. Они стояли, не проронив ни слова.

Анна подумала: какой-то звуковой штиль. Если говорят, молчание – золото, то кладбище – это золотые прииски. Наверное, кладбище – это прииски. Идеальное место, где можно высвободить душу от невысказанной боли. От невысказанной боли, от груза тяжелых мыслей. От всего того, что не всегда можешь выразить человеку близкому, родному. «Папочка, папуля», – мысленно произнесла Анна, вызывая из памяти, как из небытия, давнишние картинки прекрасного детства. Такого короткого времени, когда они были вместе – папа и она.

– У папы обнаружили заражение крови. Он заболел после работ по ликвидации последствий Чернобыльской аварии. Папа был не просто ликвидатор. Отец был одним из конструкторов и строителем защитной каскадной стенки, позже названной «саркофаг». Спасал Европу от облучения. Заболел сам. Ему стали колоть лекарства. Сделали несколько уколов, но они закончились. Начали колоть другое лекарство. Кончилось и оно. Тогда закончили третьим. Давайте присядем, – неожиданно предложила она старику и опустилась на нагретую солнцем скамейку. Тот обернулся, присел рядом, взял в руки шляпу и нервно стал вращать её в высохших длинных пальцах. Пальцы заметно дрожали. – С таблетками было то же самое. Может, с точки зрения медицины оно и ничего, но с точки зрения больного… Папа знал свой диагноз – лейкемия, рак крови. Потом сломался энцефалограф. Чинили его, чинили, да так и не починили. Ну, ничего. Больные, страдающие заболеваниями мозга, обходились и без энцефалограмм. Вскоре папу с такими же безнадежными больными советские власти отправили на остров Валаам умирать. Дабы они своими увечьями не мозолили глаза остальным гражданам.

– Девочка моя, ныне весь мир огромный Валаам! Огромный остров, куда отправило весьма совестливых людей неблагодарное и безумное человечество, – вздохнул старик. Глаза его, без того черные, сделались ещё темнее. – Героем был твой папа.

Старик потянул из кармана пачку сигарет, щелкнул зажигалкой и снова закурил. Анне тоже вдруг очень захотелось покурить. Но сигарет с собой не было. Просить же у старика постеснялась. Точнее, не очень хотела дымить перед ним. Решила: пусть лучше дедушка думает, что она не курит. Продолжила:

– Собственно, мы в Израиль привезли больного папу с единственной целью спасти его. Но не смогли. Ничего сделать ни мы, ни доктора не смогли. Папа умер.

– Стало быть, Самуил ваш дедушка, – задумчиво повторил старик. – Вы помните его?

– Нет, я его не знала.

Человек внимательно взглянул на Анну, едва улыбнулся уголками губ. Улыбка вышла горькая.

– Я уже старый. Вот уйду, и меня тоже никто не вспомнит.

– Ну почему же! – удивилась Аня. – Вас будут помнить дети, внуки. Как же так! Вот я дедушку никогда не видела. Все, что я знаю о нем, – это из рассказов бабушки Евы. – Она замолчала. По руке пополз муравей. Откуда он взялся? Смотрела, как взбирается на большой палец. Влезал, словно покорял Эверест. – Бабушка вспоминала, что дедушка был арестован в 1936 году. На момент ареста папе было тогда лет 12–14. Он всю жизнь помнил отца. После войны бабушка и папа пытались достучаться в архивные службы Министерства внутренних дел и в другие всякие инстанции, но ничего не получили, кроме одной-единственной справки. В ней говорилось, что мой дед Самуил Басин умер от загадочной инфекционной болезни в 1939 году. Место его захоронения неизвестно. Дедушка работал врачом.

– А за что он был арестован?

– Все до идиотизма просто и безжалостно. Он получил срок за то, что был сыном революционерки! Надо сказать, в этом была доля правды. Оказывается, его мама, моя прабабушка, была среди осужденных за цареубийство Александра Второго. Она была революционеркой-народовольцем. Народовольцы боролись с самодержавием. По-моему, в этом абсурдном, не поддающемся никакой логике поводе – вся истина карательной, бесчеловечной сталинской системы. Им важно было найти причину для того, чтобы исковеркать жизнь молодого еврейского парня, мирно лечившего людей в карельском селе. Сталин и иже с ним полагали, наверное, что страсть к бомбометанию передается по наследству. Жаль, что это в действительности не так. Душегубы справедливо боялись за свою жизнь. Дед бы им отомстил за всё. Диктатор заслуживает троекратного метания бомбы в его усатую рожу.

– Значит, Самуил был сыном революционерки, – дрожащей рукой старик разгладил бороду. – Какая несусветная глупость! – прикрыл он глаза. – Знаешь, девочка моя, тогда говорили так – был бы человек, а статья всегда найдется.