Если любишь… - [78]

Проснувшись, Игорек сполз со стога, предусмотрительно захватив охапку сена, чтоб мягко было приземляться, и пошел к шалашу. Старика не было. Мальчик взял котелок и отправился к глубокой яме, из которой все косившие на поляне брали воду. Яма эта была вырыта в незапамятные времена теми же «горемыками».

Старик всегда, когда ставили кипятить чай, вздыхал и сетовал, что нет транспорта, — можно бы съездить к Катькиной горе и набрать воды из родничка. Игорьку было все равно — откуда вода, и он не вздыхал, но поддакивал на всякий случай, чтоб не опростоволоситься, не выказать свою детскую неосведомленность во вкусе воды.

Подходя к яме, он увидел старика, мешавшего зачем-то воду длинной свежевырубленной березовой жердиной. Спрашивать Игорек ни о чем не стал, раз надо деду помешать в этом прудике воду, значит, не зря, но подумал, что жердина тяжеловата, и собрался было высказать желание сбегать за сухим запасным древком для граблей, но тут старик оглянулся.

— О-ох! — Он аж присел. — Явился, пропащая душа, я уж думал…

— А я уснул на стоге, — чистосердечно признался Игорек и улыбнулся. — Ты меня потерял, деда?

— Вот ищу, думал, утоп…

— Не-е, я тебя на стоге ждал, ждал…

— Ждал он, — недовольно пробурчал дед и бросил жердину. — Утони ты, с матерью твоей не расплатишься. — И неожиданно для мальчика рассердился: — Чтоб духу твоего у етой ямы не было!

— Ты что это, деда? — обиделся Игорек. — Кричишь как в лесу.

Старику стало неловко перед самим собой, что не сдержался. Он покрутился-покрутился, будто что-то высматривая, подобрал кусок какого-то провода, потом топор и уже примирительно сказал:

— Ладно, хватит болтать, надо стог дометывать.

Взболтанная вода была мутной и на чай не годилась. Игорек вздохнул и спрятал котелок за спину.

— Пошли.

Вдвоем они накладывали сено на волокушу и волокли копешки к стогу, из которого торчала длинная, посеревшая от времени верхушка стожара. Потом Игорек лез на стог утаптывать, а дед деревянными тройчатыми вилами подавал ему сено. Работа спорилась. Игорек топтался на стоге, определяя, в каком месте надо сена положить побольше, чтоб травинка лежала к травинке и влага меж ними не проникала, и перетаскивал в эти места охапки, поеживаясь от щекотки попавших за ворот сухих листочков. Дело его было ответственным, даже главнее дедова, и Игорек старался вовсю.

Но завершить в этот день стог им не удалось. Старик устал, они отдохнули, а там уже сумерки сгустились, и дед махнул рукой:

— Ладно, хватит, всю работу не переделаешь, на сегодня — шабаш. — И, забыв о своем грозном предупреждении, добавил: — Беги за водой, чай ставить пора.

Старик заваривал разные травы: здесь были и зверобой, и лесная мята, и листики иван-чая — и напиток получался ароматным и вкусным.

Игорек любил их вечерние или, если судить по времени, уже ночные чаепития. Они сидели у костра и беседовали, старик любил поговорить, и пуще того нравились ему разные непонятные явления, ибо у него была теория, что и среднее образование, и высшее, и еще какие там есть — человека человеком не делают, пока он землю свою видеть, слушать и понимать не научился. Собственно, теорией это назвать будет слишком громко, просто старик чувствовал это, знал: чтобы человек не жил акулькой, надо ему в детстве растолковать все и всему научить.

Он учил Игорька, чему его самого учили давным-давно, учил, как орел учит свое потомство, лесной зверь свои зубастые чада. Это было для него естественно, потому что он вырос и познал мир без помощи школы и телевизора, без книг и газет. Он знал только одно, что все накопленное за века людской памятью ценно и обязательно должно быть передано по цепочке людей, от старшего — младшему. И передавал.

В этот вечер старик, видимо перенервничав за день, был не так разговорчив, как всегда, сидел молчаливый, нахохлившись, и только покряхтывал после каждой выпитой кружки. Он всегда так кряхтел и жаловался, что почки ему отшибли еще в молодости, когда «гулеванил», и поэтому, напившись с вечера чаю, утром он опухает и поясницу у него ломит. Каждое утро зарекался он в дальнейшем чаю много не пить, но вечером начинал кряхтеть, кряхтел и пил чай, успокаивая себя тем, что травы — они лечебные, и может, почкам вред совсем от другого.

Дед молчал и кряхтел после очередной кружки чаю, а Игорек придумывал, как бы подольститься к старику. Надо было что-то сказать, и он предложил:

— Деда, может, стог сверху брезентом прикрыть на ночь, вдруг дождь — промочит.

— Не промочит, — старик запыхтел. — Ниче ему не сделается, и дожжа не будет.

— А ты откуда знаешь? — Игорьку было известно, что старик любит иногда прихвастнуть ногой-барометром, который ошибки не делает и лучше всякого метеоцентра предсказывает погоду.

И не ошибся. Старик, не углядев лести, самодовольно похлопал по ноге:

— Вот, немец удружил, лучше всякого погодного бюро. Только перед дожжем ого-го как разболится, ну, не дай бог…

— Кротовой землей греть надо, когда болит, — авторитетно заметил Игорек.

— Пробовал, не помогает, — старик покряхтел и подставил кружку. — Хватит-хватит. Ишь набуровил, ну, да, может, оно к лучшему. Да-а, не помогает земля. Говорят, коровьи говяхи хорошо, да боюсь.