Если любишь… - [76]

— Мы найдем кровь, а ты летай — это твое дело, ты летчик, а не донор, — полковник пожевал губами, посмотрел в окно, — и вообще мне надоело с тобой разговаривать. Иди.

Лобанов вышел.

За окном у клумбы сидел Топорков и ухаживал за цветами. Полковник раскрыл створку и долго смотрел, как Топорков заботливо ковыряет палочкой ссохшуюся землю, потом спросил:

— Топорков, у вас какая группа крови?

Аркашка оторвался от цветов:

— Первая, товарищ полковник.

— А у меня четвертая, Топорков, редкая, ну да дело не в этом… Как вы думаете, боязно сдавать кровь?

— Никак нет, не страшно. — Топорков задумался, поморгал лысыми веками. — Кровь надо дать, да?.. А кому, товарищ полковник?

— Жене Лобанова.

— Это Светлане, да?

— Да.

Аркашка задумался. Он давно знал Светлану, она работала в штабе секретаршей, и Топорков уважал ее за хороший характер и доброе сердце.

— А сколько?

— Не знаю точно, но грамм семьсот пятьдесят, а может, и литр.

Полковник Колесов никогда не сталкивался с донорами и потому назвал количество наобум, но Аркашка сдавал кровь, когда учился в школе младших авиационных специалистов, и потому подошел к делу серьезно:

— Много, товарищ полковник, на одного.

— Сколько же можно?

— Грамм двести пятьдесят дам, четвертинку как раз.

— Тогда придется найти еще кого-нибудь. Найдем?

— Можно, — важно сказал Аркашка. — У нас многие уже сдавали.

— Вот что, Топорков, берите мою машину, найдите еще людей и езжайте. Куда? Лобанов покажет.

Рядовой Топорков был парнем с понятием. Он сорвал пучок травы, вытер руки, сказал «Есть!» и пошел за капитаном Лобановым.

На станции переливания крови дали по шоколадке и напоили чаем с булочкой за семь копеек. Лобанов на радостях выпросил для всех по медали «Донор СССР» третьей степени. Топорков спрятал шоколадку в карман, имея в виду санитарку Люсю из лазарета, которая ухаживала за ним, когда он, Аркашка, болел воспалением легких, а медаль прицепил под гвардейским значком для солидности. Лицо его алело.

Потом ехали в город и дремали. По дороге остановились у гастронома, и капитан принес конфет, сигарет и бутылку вина. Вино выпили для восстановления кровяного запаса и опять задремали.

Полковник приехал в казарму, всем сказал спасибо и отослал спать. У Колесова было доброе настроение. Он зашел в каптерку первой эскадрильи. Старшина Яцышин мирно дремал над списком личного состава. Полковник взял график нарядов, в графе Топоркова и доноров сделал прочерки на весь месяц. Старшина очнулся, подумал-подумал и спросил:

— Товарищ полковник, а на работу их можно? — Старшина уже тридцать лет прослужил в армии и любил говорить так: «Тридцать лет в армии — это вам не конкурс песни».

Полковник помолчал и ответил вопросом на вопрос:

— Старшина, вы читали когда-нибудь Грина?

— Никак нет, — Яцышин загрустил, потому что, если начальство отвечает на вопрос вопросом, это грустно.

— Вы знаете, старшина, мы мало читаем, нам некогда, а потом мы начинаем мечтать о пенсии. И это ненормально.

Старшина ничего не понимал. Он думал, что можно было бы, конечно, можно, почитать этого самого Грина, но чем натирать пол, если на складе нет мастики.

— Да, — продолжал полковник, — существует поэзия, моя жена много читает, дочь играет в народном театре Золушку. Они с женой спорят, говорят об искусстве, а при мне замолкают, считают солдафоном.

Старшина краснел. Ему было стыдно за боевого командира, но он старался что-то понять.

Полковник потер переносицу, налил воды из графина, выпил, потом он сидел и задумчиво смотрел на старшину. Яцышин вдруг понял, но молчал. В комнате отдыха спорили, то и дело доносилось:

— Дай перехожу! С тобой невозможно играть!

Потом стало тихо, и вдруг кто-то запел романс «Вот мчится тройка почтовая». Старшина стал суровым.

— Кто это поет? — спросил полковник.

— Гладышев, товарищ полковник, он дневальным стоит.

— Дневальный поет, — полковник, как бы сожалея о чем-то, посмотрел на старшину, — что, он всегда поет?

— Всегда, он в консерватории учился.

— И почему не доучился?

— Не знаю, не говорит.

— А вообще, что за парень?

— Да смирный, — старшина махнул рукой, встал. — Я его сейчас успокою.

— Пусть поет.

Старшина сел. Полковник налил еще стакан воды, покачал головой:

— Дневальный поет… солдафон… хм. — Он выпил, посмотрел в окно. — Ну, я пойду, старшина… — не то спросил, не то просто сказал Колесов, и это сбило старшину.

— Идите, — брякнул Яцышин и смутился. — Простите, товарищ полковник.

— Ничего. До свидания.

Старшина остался в глубокой задумчивости. Полковник прошел по казарме, постоял возле Гладышева, неожиданно поправил штык, висевший у дневального на поясе, и вышел.

Под вечер, когда все офицеры, кроме дежурного по полку, уже были дома, на аэродроме приземлился маленький самолетик АН-14, из которого, кряхтя и проклиная годы и свою грузность, вылез генерал-майор Михайлов Михаил Иванович, с которым Колесов когда-то учился в академии.

Михайлов пешком проследовал в домик и оттуда позвонил на КП, в штаб и в конце Колесову.

— Здорово, Михайлов, — поприветствовал он полковника.

— А, Михал Иванович! — обрадовался Колесов. — Ты откуда звонишь? Что? Не слышу! Ну да… Как жена? Нормально?