Если честно [заметки]

Шрифт

Интервал

Кажется, мама с папой вообще не умели скрывать своих чувств. Впрочем, думается, они особо и не пытались. – здесь и далее примечания автора, если не указано иное.

Семьи обоих моих родителей пребывали с «большинством» в состоянии войны на протяжении нескольких поколений. Мы ввязались в эту войну, зная, что проиграем. «Большинство» взяло нас в осаду.

Я достаточно быстро привык к такой реакции окружающих. У меня был настоящий талант изобретать новые виды хамства

Мне тогда как-то не пришло в голову, что она вполне могла говорить все то же самое всем детям, даже самым трусливым.

Тогда мудрость маминых слов меня потрясла, однако ныне я склонен сомневаться в этом ее суждении. Все же многие дети паникуют из-за уколов, сколько ты их не предупреждай и не рассказывай об этом. Многим приятнее лживая доброта. И многим понравился бы такой комплимент от медсестры, даже если бы они знали, что она делала его каждому.

Верный, в целом, вывод, если подумать.

Этот разговор родителей я помню очень хорошо – он повторялся из раза в раз все мое детство с незначительными вариациями. Я вообще хорошо помню свое детство не в последнюю очередь из-за его однообразия.

Любимые слова уродов, намеренно оскорбляющих других людей. Большую часть тех, кто их произносит, правда на деле абсолютно не интересует. В моей же семье было принято выражать вслух максимум своих мыслей и чувств, то есть по-настоящему говорить правду.

В игре «Что ты выберешь?» игрокам предполагается выбрать один из двух предложенных вариантов действий и объяснить свое решение. Например: «Что ты выберешь – встречу со своими полудикими предками или с потомками через тысячу лет?» – Примеч. ред.

Послушав отца, можно было подумать, будто весь мир ополчился на него за его отношение к сладостям. Понятия не имею, откуда у него это пошло.

До сих пор не могу поверить, что отец с такими усилиями пытался придумать, во что бы поиграть с четырехлетним ребенком. Он не вспомнил даже о банальных прятках.

Я по сей день восхищаюсь своей великолепной памятью, способной в точности сохранять любые разговоры, и сокрушаюсь тому, что ее великолепие не распространяется решительно ни на что более.

Отец частенько наделял общепринятые понятия какими-то собственными смыслами и значениями.

По счастью, забыть его у меня не было ни малейшего шанса – мне приходилось выслушивать эти самые слова раз за разом все детство.

Грэмми столь сильно ненавидела свое еврейское происхождение, что потребовала от Па, чтобы тот сменил фамилию. Жены его братьев присоединились к этому требованию – по их мнению, фамилия Питковски звучала слишком по-еврейски. Впрочем, единой альтернативы никто так и не придумал, и в итоге у всех троих братьев оказались разные фамилии: Питт, Пауэлл и Пауэрс. В результате мама росла с фамилией Пауэрс в христианской традиции, с Рождеством и всем прочим. Грэмми впоследствии возненавидела ее за то, что меня она вырастила в иудейской традиции, лишив ее таким образом возможности отмечать Рождество с внуком.

На деле же вопрос следовало бы поставить несколько иначе, а именно: «Что же это за бабушка такая, которой в принципе невозможно доверить малолетнего внука?»

Теперь-то мне хорошо известно, что доверие не сводится к вере в то, что его объект говорит правду, что оно также обозначает некий уровень поддержки с его стороны, на которую ты можешь рассчитывать. Грэмми не могла мне доверять – я постоянно критиковал ее и уличал во лжи. Я ничего не спускал на тормозах, ибо был верен лишь правде.

Я был крайне непривычен к иносказаниям и скрытым просьбам и в результате понял этот вопрос буквально. Я посчитал, что ей было действительно интересно, почему я предпочитал играть один.

Именно с таким выражением лица мне вскоре предстояло сталкиваться регулярно. Во-первых, оно отражало удивление – она-то приняла меня за ранимого ребенка, с которым не хотят играть грубые и жестокие мальчишки. Во-вторых, в нем явственно читалась злость – разумеется, не на мое вопиюще пренебрежительное отношение к сверстникам, а на то, что я осуждал ее собственные слова и действия. Казалось бы, смешно взрослому человеку обижаться на слова ребенка – а вот поди ж ты. Существует некая особая, ни с чем не сравнимая ярость, которую испытывают взрослые, когда их стыдит ребенок.

Да, именно так.

Да, любой из этих вариантов подошел бы идеально.

Просто вдумайтесь в это как следует, и вы поймете, насколько запущенным случаем я был с точки зрения общества.

Он все-таки слишком буквально меня понял. В результате на протяжении следующих нескольких лет Джош, рассказывая свои фирменные шутки, периодически украдкой поглядывал на меня, словно ждал моей отмашки, а затем в какой-то момент краснел и говорил, что только что прилетел и что у него устали руки.

Когда мы были детьми, каждый раз, описывая нас с братом кому-либо, папа говорил так: «Майкл у нас писатель, а у Джоша отличная зрительно-моторная координация».

В свои девять лет я по наивности все еще слишком многое воспринимал буквально.

Должен сказать, я честно хотел помочь. Самый худший из возможных в такой ситуации советов я дал из самых лучших побуждений.

Как ни странно, все эти бесконечные обсуждения жизненных реалий тех или иных людей, образов, которые они выставляют напоказ и того, как их при этом воспринимают окружающие, так ни разу и не навели меня на мысли о том, как другие люди воспринимают меня самого.

Думаю, этот совет можно с чистой совестью назвать худшим из всех, что я когда-либо получал. Так или иначе, таковы были наставления, которые мне давали, к лучшему или к худшему, и именно таким образом. Пожалуйста, имейте это в виду, если испытаете вдруг испанский стыд за кошмарные вещи, которые мне по ходу повествования еще предстоит натворить.

Теперь я понимаю, что причина, по которой миссис Расин не давала ученикам подробных пояснений к оценкам, заключалась, вероятно, в том, что у нее и без того было просто слишком много работы. Вероятнее всего, за день до описываемых событий она с ручкой в руке залпом прочла около пятидесяти рассказов и просто не желала признавать, что не запомнила мой. Впрочем, если бы кто-то в тот момент обратил мое внимание на это обстоятельство, я бы наверняка беспощадно ответил: «Так почему тогда она сама так и не сказала?»

Звучит как шутка, но поверьте – он говорил на полном серьезе.

Имеется в виду американский гандбол (воллбол), при котором команды отбивают мяч не о землю, а о стену таким образом, чтобы при отскоке команда соперника не могла его отбить. – Примеч. ред.

Мне самому, честно говоря, сложно себе представить, каково было общаться с девятилетним мной, с этим веселым ботаником, улыбающимся прямо посреди этих хорошо аргументированных, непрошеных и совершенно безвозмездных проповедей.

Смехотворность этой фразы, употребленной по отношению к девятилетним мальчикам, я осознал много позже.

Мне не хватало тогда рефлексии, чтобы поставить себя на их место должным образом и понять, почему они не хотят говорить на такие темы.

Мне как-то не пришло в голову, что я мог из лучших побуждений лишь делать ребятам хуже, смущая их и даже подставляя под удар. Я резал правду-матку без оглядки на плохо предсказуемые разрушительные последствия такой честности.

Мне казалось в тот момент, что мои слова бьют, словно боевой молот, однако на деле, надо думать, мои вопросы скорее казались окружающим не более чем слезливым нытьем.

Мой стиль одежды был поистине уникален, поскольку обновки мне все еще покупала мама, не имевшая ни малейшего понятия о том, как одевались нормальные подростки в 1993. Мои мешковатые штаны и рубашки на пуговицах с цветастыми узорами не сгинули в небытие вместе с восьмидесятыми, в которые их было модно носить. Вероятно, выглядело это все достаточно дико.

Первая, вторая, третья база – термины из бейсбола. Базами называются площадки на игровом поле; бегун из отбивающей команды должен успеть добежать от базы до базы, пока мяч летит к команде соперника и пока команда соперника не успела коснуться мячом бегуна или базы, к которой он направляется. Хоумран – удар, после которого отбивающий успевает обежать все базы. – Примеч. ред.

Надо сказать, этот момент был в особенности удивителен для меня самого, ведь мне совершенно не нравилось мое тело. Однако скрывать свои недостатки мне казалось саморазрушительной трусостью, а справедливость требовала раздеться самому, чтобы увидеть голыми других. В данном случае мое тело было всего лишь очередной малоприятной истиной, которую не стоило скрывать.

Оказывается, некоторые подростки-ботаники все же как-то ухитряются обзаводиться девушками.

Да, я в тот момент совершенно не подумал о том, что мы практически касались лежавших рядом Майи и тех двух парней и что они, очевидно, слышали все до последнего слова.

Да, пап. Именно так мне и следовало поступить.

Да – столько возможных вопросов, и из всех них первым мне пришел в голову именно этот.

Мне тогда как-то не приходило в голову, что стоило, наверное, разговаривать о чем-то таком, в обсуждении чего могли бы при желании принять участие все присутствующие.

Оглядываясь назад, я постоянно думаю, не было ли у использования этого жаргона неких иных целей, скажем, юридических. Конечно, все координаторы в лагере являлись дипломированными терапевтами, но все же что-то до сих пор не дает мне покоя.

Подозреваю, курьез заключался в том, что он спал с несколькими из игравших и что при этом все присутствовавшие были знакомы с его нынешней девушкой, которой среди нас как раз-таки не было.

Тронут настолько, что даже не задумался о том, почему, собственно, эта дама, которой было уже за пятьдесят, выбрала на эту роль восемнадцатилетнего меня.

Ни я, ни, думается, даже родители не понимали, насколько безумным казалось это сочинение обычному человеку. Впрочем, надо думать, даже если бы такая мысль и пришла к нам в голову, мы сошлись бы на обычном: «Не стоит идти учиться туда, где не примут сочинение на тему семейного лагеря».

На дворе стоял 1998 и до появления социальных сетей оставалась еще пара-тройка лет.

Это стало своеобразным лейтмотивом развода родителей: Мириам задавала вполне закономерные вопросы и удивлялась происходящему, а мы все по очереди пожимали в ответ плечами.

Я, конечно, не психолог и не эксперт в области вытеснения эмоций в подсознание, но лично мне думается, что я тогда не плакал по той же самой причине, по которой не плакал на детсадовской вакцинации – я был эмоционально подготовлен к тому, что произошло. Я был готов к тому, что родители в какой-то момент расстанутся, по той простой причине, что мне никогда и не пытались внушить идею о том, будто они будут вместе вечно.

Разумеется, эта вдохновенная цитата была призвана успокоить склонных к неврозам людей, постоянно переживающих из-за того, как их воспринимают окружающие, а вовсе не заставить меня игнорировать чувства моей сестры по поводу развода наших родителей.

Собственно, Шира была совершенно права.

Вудсток (Вудстокская ярмарка музыки и искусств) – легендарный рок-фестиваль, проходивший в 1969 году. Стал символом сексуальной революции и окончания «эры хиппи». Среди участников были такие исполнители, как The Who, Jefferson Airplane, Дженис Джоплин, Creedence Clearwater Revival, Джоан Баэз, Джо Кокер, Джими Хендрикс, Grateful Dead, Рави Шанкар, Карлос Сантана и многие другие. – Примеч. ред.

Ее, в принципе, нетрудно понять и уж тем более сложно винить в том, что она не считала собеседование подходящим случаем для задушевного разговора и самовыражения. К такому был склонен только я.

Хотите верьте, хотите нет, но я спрашивал абсолютно серьезно и искренне.

Смешно, я знаю, но в это мне верилось больше, чем в то, что, дабы получить работу, от меня просто требовалось ответить, что моим самым серьезным недостатком был перфекционизм.

«Крысиная стая» – группа деятелей американского шоу-бизнеса 1950-х и 1960-х годов. Лидерами были Фрэнк Синатра, Сэмми Дэвис и Дин Мартин. Стилистика публичной активности «стаи» определялась как «гламурный гедонизм». – Прим. ред.

Я понимаю, что эти слова могут показаться заносчивыми, но я говорил совершенно буквально: я действительно не понимал, с какой стати кому-то в такой ситуации может показаться неудобным позвонить.

Периодически я даже благодарил ее за то, что она обращала на меня внимание, чем смущал всех окружающих.

Ду-воп (doo-wop) – вокальный поджанр ритм-н-блюза. – Примеч. ред.

Сейчас-то я понимаю, что я зазря мучил несчастных работяг, пытавшихся просто заработать себе на жизнь. Такие психологические приемы являлись всего лишь частью их работы, и я уверен, что большинство использовало из без особого удовольствия.

Стоило бы, вероятно, утешить ее, заверив, что дерево наверняка было ни при чем, но мы оба слишком глубоко погрузились в мир чистых эмоций и пути назад уже не было.

Теперь я, разумеется, понимаю, что в этом нет абсолютно ничего необычного и что так празднуют Рождество в большинстве домов.

Мы с детства настолько глубоко погружены в собственный стиль взаимодействия с окружающими, что проанализировать причины выбора именно такой модели крайне сложно, а иногда и вовсе невозможно вследствие отсутствия этой самой причины как таковой.

Не надо было упоминать, что я в городе. А все же упомянув, стоило бы придумать какую-нибудь причину, по которой я не мог работать в то время. Однако, увы, ни скрывать информацию от окружающих, ни придумывать отмазки я не умел.

И ведь никакой двусмысленности. Папа говорил исключительно о палатке.

Эти слова можно было интерпретировать как угодно – может, ему не понравилась Ева, а может, он хотел уколоть меня. Но я все еще имел привычку наивно воспринимать все буквально и посчитал, что он действительно имел в виду, что рано еще так сильно влюбляться в двадцать пять. Разумеется, эти его слова показались мне еще более странными, чем жонглирование вымышленными пробирками.

Вероятнее всего, она просто не имела привычки прислушиваться к советам случайных незнакомцев.

Тот факт, что Ева была при этом обычно кругом права, вовсе не означал, что я был готов к такой правде.

Этим человеком был Уильям Шекспир.

Я понимаю, что весь этот разговор может показаться странным, думаю страннее всего было то, что ее собственная открытость со мной в подобных вопросах лишь убеждала нас в силе нашей связи – мне казалось, что она не могла быть столь же честна с кем-то, кого не любила бы по-настоящему.

На всякий случай напоминаю: впервые я солгал в пять, не рассказав однокашникам правду про Санту. Второй раз я солгал в восемнадцать лет, сказав Аманде на том сеансе, что ее будут ценить такой, какая она есть. Итак, в третий раз я солгал, когда мне было двадцать шесть.

В основном речь там шла о семейном лагере, но были и некоторые воспоминания из детства, многие из которых описаны и здесь.

С тех пор я не способен смотреть на стопки посылок и конвертов на почте без любопытства.

Мне как-то не пришло в голову, что стоило удалиться куда-нибудь, дабы не смущать собравшихся этим безумным разговором.

Мысль о том, что стоило пощадить и без того смущенных несчастных дам, упорно не приходила в мою голову.

Ложь всех мастей казалась мне в целом одинаково дикой и бредовой, так что я все еще не умел различать, какая считалась нормальной, а какая – нет, какая была оправданной, а какая – эгоистичной и даже вовсе аморальной.

«Железная дева» – средневековое пыточное приспособление. Представляет собой полую конструкцию, напоминающую фигуру человека, с шипами на внутренней поверхности. При медленном закрывании шипы вонзались в тело жертвы, помещенной внутри. – Прим. ред.

Из всех риторических вопросов, которые я часто задавал на полном серьезе, ожидая нормального ответа и не взирая на то, что в приличном обществе такие вопросы считались невежливыми, худшим был, пожалуй, именно этот – «Неужели ты думал, что я не замечу?»

Думаю, даже спроси я ее об этом сейчас, много лет спустя, она все равно солгала бы мне или вовсе отказалась отвечать.

К примеру, осознав после свидания, что я слишком много говорил сам и забывал задавать вопросы девушке, я писал ей сообщение с извинениями. Ни одна девушка на такое сообщение так и не ответила. Более того, после его получения из моей жизни безмолвно исчезали даже те девушки, которым я, как мне казалось, в общем, нравился. В результате я перестал писать такие сообщения, каким бы уродом я себя ни чувствовал и как бы ни сожалел.

Для меня доброта такого рода и этикет были абсолютно неотличимы от манипуляции – и то, и другое казалось одинаково сумасшедшими и никому не нужными концепциями.

Это основная причина, по которой написание данной книги до сих пор кажется мне дурацкой затеей.

Много лет спустя ведущий подкаста «Tape» брал интервью у Айры, в котором поднял тему как раз этого эпизода. Он сказал Айре, что как-то где-то встречался со мной и что я ему не понравился. В результате получился контраст с моим образом из эпизода «This American Life», заставивший его думать, что Айра намеренно придал мне обаяния в своей программе. «А мне он понравился, – ответил Айра. – Мне с ним было очень приятно и интересно разговаривать». Но все же он признался: «Да, мы сознательно сделали его образ более привлекательным». В ответ на дальнейшие расспросы о практике приукрашивания характера и личности своих гостей, Айра ответил отрицательно. «Я просто пытаюсь передать слушателям свое понимание того, кто сидит передо мной в студии».