Если честно - [104]

Потеряв возможность работать в госучреждениях, Джош сменил профессию и стал вполне успешно в частном порядке заниматься выведением плесени из помещений.

– Так даже лучше, – говорил он. – Сам строишь свой график, работаешь столько, сколько хочешь. И не нужно никому лгать или делать то, что мне кажется неправильным. Я свободен.

Мама со своей искренностью так и не завязала.

– С возрастом у меня просто-напросто становится все меньше и меньше желания общаться с теми, кто отказывается принимать меня такой, какая я есть, – говорила она. Недавно она рассказала мне, что хочет попробовать говорить прямо на первом свидании, что она – единорог. – Так я сразу пойму, если человек не станет воспринимать меня как уникального, особенного человека.

Конечно, такой подход меня слегка беспокоит – я боюсь, что мама начнет наступать на те же грабли, на которые наступал когда-то я – но я все же надеюсь, что это придаст ей сил. Возможно, она до сих пор не умеет отказываться пить скисшее молоко.

Узнав о моем искреннем прошлом, друзья и знакомые начали общаться со мной более охотно и открыто. Многие, у кого были проблемы с отстаиванием своей позиции, даже спрашивали у меня совета. Другие утверждали, что я вдохновил их на откровенность с их собственными родными и близкими. Как ни странно, вроде бы никто не жаловался.

Владельцы одной площадки в Бруклине активно звали меня выступать у них, и я решил попробовать организовать собственное ток-шоу. Я назвал его «Сигнал» в честь термина из покера, обозначающего едва заметные жесты или изменения в мимике игрока, которые «сигнализируют» другим о том, что у него за карты. Благодаря этому шоу я имел возможность поговорить со множеством интересных людей, готовых рассказать мне свои истории – гораздо эффективнее диктофона.

Через год после старта «Сигнала» одна из моих знакомых рассказала на сцене душераздирающую историю о шизофрении и последовавшей госпитализации ее первой любви. Она рассказывала, едва удерживаясь от слез. И вдруг я осознал, что ее дрожащий голос и всхлипывания из аудитории мне что-то неуловимо напоминают. В перерыве я нашел глазами среди собравшихся Мириам и сказал: – Я тут вдруг осознал, что…

– Что «Сигнал» – это твоя собственная версия семейного лагеря? – перебила Мириам.

– Именно! – ответил я. – Не понимаю, как я раньше этого не замечал.

Со временем я стал все больше и больше сползать обратно в искренность. Однако период активной лжи все же смягчил мое отношение к окружающим. Сама честность больше не представляла никаких проблем – от меня просто требовалось участие и сочувствие к собеседнику, быть искренним не машинально, не из чувства долга, а из заботы.

Одному правилу из своего списка я все же продолжал следовать:

✓ Всегда пытайся понять, нужна собеседнику твоя искренность или нет.

Если другой человек нуждался в непрямой беседе, в приятном разговоре ни о чем, я пытался поддержать его в этом. С тех пор я был честен лишь с теми, кому это было нужно и кому этого хотелось.

Как-то раз я сидел в людном баре и, перекрикивая заплетающимся языком громкую музыку, рассказывал своей подруге Лоре, что собираюсь написать о своем отношении к искренности. Она сидела, облокотившись на стол и подперев руками подбородок, а ее светлые волосы постоянно падали ей на лицо.

– По шкале честности семьи Левитон тот случай на «This American Life» набрал бы, пожалуй, два-три балла, – сказал я. – Если я напишу баллов на пять-шесть, то получится достаточно честно, но при этом останется шанс, что кому-нибудь понравится.

Лора прикрыла один бирюзовый глаз, а другим пристально уставилась на меня сквозь алкогольную пелену.

– Те, кто творят великие свершения, – с трудом выдала она, – обычно не думают о том, чтобы понравиться людям.

– Вообще-то, я почти уверен, что еще как думают, – возразил я. – Ну, может, не думают, но подсознательно учитывают.

Лора неловко рассмеялась. Я спросил:

– Ты что, правда считаешь, что мне стоит написать книгу на все десять баллов честности?

– А почему нет? – ответила она. – Ты что, серьезно собираешься написать не до конца честную книгу о честности?

– Понимаешь, в чем штука, – пояснил я. – Все обычно предпочитают более красивую и привлекательную версию – главное, не признаваться, что она более красивая и привлекательная, понимаешь?

– А я бы вот скорее прочитала что-нибудь честное, что мне не понравилось бы, чем привлекательную и красивую выдумку.

– Э-э, не-е-ет, не поверю, – сказал я. – Прочитав две книги, автор одной из которых после прочтения тебе понравился, а другой – нет, ты сочтешь лучшей книгу того человека, который тебе более симпатичен. Возможно, ты даже ошибочно примешь ее за более правдивую. Это во-первых. Во-вторых, ты, предположим, действительно права, и лучше, если книга будет правдива и заставит всех меня ненавидеть. Какая кому с этого польза?

– Да такая, что в мире станет хоть чуточку больше правды! – распалилась Лора. – И так вокруг одни популисты, куда ни плюнь.

– Позволь один вопрос, – сказал я. – Насколько честной ты себя считаешь?

Лора уставилась в свой пустой бокал, словно видела в кусочках льда на дне свое отражение. Опустив голову, она едва не насадилась ноздрей на торчавшую из бокала трубочку.