Если бы ты был здесь - [113]

После небольшой паузы я спрашиваю:

– Думаете, наши воспоминания рано или поздно превращаются в привычку?

– Боюсь, я не совсем понимаю, что вы имеете в виду.

– Что, если ваше тело или ваш мозг помнят что-то, чего вы прежде не делали?

Китоми смотрит мне прямо в глаза:

– Знаете, я изучала различные состояния сознания. Собственно, именно так я и познакомилась с Сэмом. В те годы все участники «Козодоев» употребляли наркотики, а что такое ЛСД-трип, как не измененное состояние сознания?

– Мне кажется, я находилась в двух местах одновременно, – медленно поясняю я. – В больнице, подключенной к аппарату ИВЛ. Но подсознательно – в совершенно ином месте…

Я не поднимаю на Китоми глаз, пока не заканчиваю рассказывать ей об Исабеле, о своей квартирке под боком у Абуэлы и о своих разговорах с Беатрис.

О том времени, что я провела с Габриэлем.

И заканчиваю свой рассказ на моменте, когда чуть не утонула.

– Иногда я говорила со своими клиентами об их прошлой жизни, – наконец отвечает Китоми. – Но ведь это не прошлая жизнь, не так ли? Это, если можно так выразиться, одновременная с вашей жизнь. – Она говорит так мягко, словно рассказывает о сегодняшней погоде. – Вам удалось туда вернуться? – интересуется Китоми.

– Всего однажды, – признаюсь я.

– А вам хотелось бы туда вернуться?

– Мне кажется… – начинаю я, пытаясь подобрать нужные слова. – Мне кажется, будто мне здесь не место.

– Вы могли бы поехать на Галапагосские острова, – замечает Китоми.

– Сейчас вряд ли, – криво усмехаюсь я.

– Когда-нибудь.

Я не знаю, что ответить. Какое-то время мы с Китоми идем молча. Мимо нас проносится какой-то бегун с фонариком на лбу.

– Я могла бы переехать в Монтану в любой момент после смерти Сэма, – начинает Китоми, – но я не была готова к переезду. – Она поднимает голову к небу, и лучи восходящего солнца отражаются от стекол ее очков. – Со смертью Сэма я утратила радость жизни. Я пыталась вновь обрести ее через музыку, искусство, терапию, писательство и антидепрессанты. Однако я искала ее не в том месте. Я пыталась найти смысл в его смерти – и не могла. Смерть его была жестокой, трагичной, случайной и несвоевременной. Она останется такой навсегда. Но правда в том, что не важно, как и почему умер Сэм. Ответ на этот вопрос ничего не даст.

В этот момент над линией горизонта внезапно показывается солнце, заливая верхушки деревьев красно-золотым сиянием. Ни один художник никогда не сможет запечатлеть на холсте всю красоту этого момента, который мы наблюдаем каждый божий день.

Я понимаю, о чем говорит Китоми: не стоит пытаться выяснить, что со мной случилось, это не имеет значения. Важно, что я сделаю с полученным мной новым знанием.

В парке заметно прибавилось посетителей.

Все мы о чем-то скорбим.

Но при этом не стоит забывать идти. Мы просыпаемся и видим, как начинается новый день. Мы продираемся сквозь неопределенность, хотя пока не видим света в конце туннеля.

Мы избиты и сломлены, но при этом каждый человек – маленькое чудо.

– Я гуляю здесь почти каждый день перед рассветом, – говорит Китоми. – Если хотите, можем гулять вместе.

Я киваю, и мы продолжаем нашу прогулку. Сразу после расставания с Китоми на моем телефоне всплывает уведомление.

Это сообщение от Эрика Дженовезе. Он прислал мне номер своего телефона.

Эрик рассказывает мне, что в другой жизни он обитал в Кентвуде, пригороде Гранд-Рапидса, о котором прежде сам Эрик никогда не слышал и в котором прежде никогда не бывал.

– Мою жену зовут Лейла, – продолжает он. – А моей маленькой девочке три года.

Я замечаю, что он употребляет настоящее время.

– Я работаю компьютерным инженером, что на самом деле довольно смешно, – замечает Эрик, – потому что я частенько даже пульт от телевизора не могу найти.

– Я жила на Галапагосах в течение нескольких месяцев. Здесь же за это время прошло всего несколько дней.

Мы разговариваем по телефону уже час, и это самый раскрепощающий разговор за последний месяц. Я совсем забыла, что написала ему, ведь с момента моего сообщения минула не одна неделя, но Эрик признается, что больше не пользуется Facebook. Он прекрасно понимает, что значит быть где-то в другом месте, пока лежишь на больничной койке; что значит не сомневаться в реальности людей, которых я там встретила. Это не просто презумпция невиновности – он презирает ограниченность людей, не способных познать то, что знаем мы.

– Я испытал то же самое, – говорит Эрик. – Мы с женой прожили в Кентвуде пять лет.

– Как ты вернулся обратно?

– Как-то вечером мы, как обычно, смотрели по телевизору «Рискуй!»[69] и я ел мороженое. Внезапно ложка начала проходить сквозь ведерко. Я испугался не на шутку! Как будто это была ложка-призрак или что-то в этом роде. Я не мог отвести от нее глаз. Я также не мог пойти спать, поскольку у меня появилось странное предчувствие, что это только начало. – Он вздыхает. – Я не виню свою жену. Лейла думала, что я сошел с ума. Я отпросился с работы и весь день просидел, пялясь на эту ложку. Я продолжал говорить ей, что если ложка ненастоящая, то, может быть, все остальное тоже ненастоящее. Она умоляла меня вызвать врача, а когда я отказался, уехала к своей маме вместе с Майей. – На какое-то время Эрик замолкает. – С тех пор я их больше не видел.