«Если», 1996 № 12 - [10]

Священник и государственный деятель исчезли. На их месте возникла женщина.

Сейна Маркс. В длинном шелковом платье, волосы скрыты под двурогой шапочкой.

— Ох, перестань, — сказал я. — Неужели ты не способна держаться подальше от моей памяти?

— Твоей памяти? Да это синт, который ты купил у продавщицы.

— Я знаю, кто ты! Не Сейна! Ты мыслитель!

— Блестяще, — ответила она. — Как ты мог хоть на секунду подумать, что я Сейна? Она не знает, как запрограммировать вирус. Да ей в жизни не сделать даже памяти!

— Хорошо, — пожал я плечами, чувствуя себя неловко. — Зачем ты здесь?

— Чтобы спасти твою шкуру. Ты выслеживаешь своего двойника…

— Правда? — переспросил я, но в тот самый момент, когда спрашивал, уже знал, что это так.

— Правда. Для погони нужен сильный человек, а ты не сильный. Ты ищешь своего двойника, а когда найдешь, убьешь его. Если, конечно, он не убьет тебя раньше.

— Верно, — подтвердил я. Голос чуть дрожал, мне не приходило в голову, что двойник может убить меня.

Сейна коснулась броши в золотой оправе на своей груди.

— Тебе нужно знать свое оружие. — Она подняла половинку тора. — Это эрентот. Его радиус действия всего несколько метров. Держать его надо вот так. — Она прижала его к ладони выпуклой стороной. — Чтобы выстрелить, надо нажать вот сюда. — Она напрягла руку — раздалось низкое жужжание. — Ничего впечатляющего, но эта штучка уничтожает протеиновые молекулы противника, превращая его в бесформенную влажную массу.

Вдруг глаза ее расширились. Она застыла на месте.

— Что случилось? — спросил я и обернулся.

Я увидел собственное отражение: светлая кожа, мешковатая синяя сабда, рот по-дурацки открыт. Отражение казалось неясным, нематериальным; зеркало было сделано из водяных капель или тумана, стелившегося по дворцу. Позади отражения можно было разглядеть все — вплоть до фрески, где был изображен охотник.

— Убей его! — потребовала Сейна.

— Это лишь отражение, — возразил я. Я видел, как отражение Сейны подошло к моему отражению и протянуло ему нож. Я взял настоящий нож у настоящей Сейны. Тут я заметил, что отражение сделалось плотнее, на кольцах отраженной Сейны заиграл свет, свирель охотника г фрески исчезла за торсом другого Павдо.

Сквозь собственную руку я разглядел шахматные плитки пола.

— Убей его, — произнесла одна из Сейн. А может быть, обе. Я был испуган и растерян: да разве может отражение причинить мне вред?

— Да, может, — ответило отражение, делая шаг ко мне, — если оно больше, чем отражение.

— Убей его! — снова воскликнула Сейна. Голос позади меня звучал слабо, а впереди — в полную силу. Другой Павдо шагнул ближе, высоко подняв нож. Так держат копье, прежде чем бросить. Я не двинулся, чтобы помешать ему. Растерянность парализовала меня. Из головы не выходили вопросы: он — это я? И как человеку понять: где он сам, а где его подобие? Если человека копировать бесконечно, нужно ли будет делить его душу на всех?

Тут нож другого Павдо полетел к моему горлу.

— Ты хочешь есть? — тряс меня за плечо Лопоухий.

Я ощущал ностальгию, как запах формальдегида в ноздрях. Помотал головой, пытаясь определить рамку соотношений, чувство настоящего. Ночь, брюхо Мохаммеда, биолюминесцентное свечение его внутренностей. Мы летим над террасами блоков, кругом снуют легкие летательные аппараты. Это не может быть Куалаганг; впрочем, даже на Обо не похоже.

— Голоден?

— Я бы сказал «да», если именно это означает пустой желудок и горящий пищевод.

Лопоухий засмеялся, а я обнаружил, что держу в руках память, пластинка отбрасывает темные блики на прозрачный пол.

— Мы скоро садимся.

Я вспомнил о ноже, летевшем мне в лицо.

— Мне не хочется выходить. Здесь может оказаться мой двойник.

— Боишься?

— Нисколько. Мысль о смерти приводит меня в восторг.

— Хм. — Он махнул головой в сторону пирамиды, к которой мы приближались, — состоящему из глыб огромному молочно-белому сооружению. — Твой двойник запросто может застрелить тебя сквозь шкуру дракона.

Я пожал плечами, ощущая, как дрожь пробежала по позвоночнику, и проклял мыслителя за вмешательство. Что за смысл пугать меня? От этого я не стану более умелым охотником.

Пирамида теперь была впереди нас; глыбы распространяли млечнобелое сияние, отражавшееся в низких ночных облаках. Накренившись, Мохаммед начал снижаться. Я свалился со своего кресла, упав на руки и колени. Соскальзывая с пищевода дракона, я представил себе, как увижу перевернутую чашу Иерусалима в тысяче километров под нами. Я оцарапал руку о шершавую поверхность пищевода и ударился коленом о сустав. Лопоухий засмеялся.

Мохаммед приземлился в лесу, где росли белые деревья.

Он завалился набок, брюхо распахнулось. Последовав за Лопоухим, я плюхнулся в густую белую массу, которая покрывала здесь все и наполняла воздух слабым светом. Мое внимание привлекла физиономия Лопоухого: когда лицо освещено снизу, тени получаются удивительные.

— Иди поешь, — сказал Лопоухий, и тут я присмотрелся к деревьям.

На них росли груди, ряды женских грудей. Груди белые, как алебастр, как луна прежних времен, росли из березовых стволов, то вздернутые кверху, то повисшие, в зависимости от формы. С сосками розовыми или шоколадно-коричневыми, ярко-красными или сердоликовыми. Некоторые из них истекали белой жидкостью, явно более густой, чем молоко. У деревьев питались люди: толстяк в алой сабде, группа девочек-подростков, сутулый человек в черной одежде вдовца.