Эшелоны идут под откос - [29]

Аистов снова стучит ключом, а Щедров, успокоившись немного, озабоченно прикидывает, как лучше рассредоточить расположение землянок в своем лагере, чтобы в случае бомбежки понести меньше потерь. Внезапный налет карателей его не очень беспокоит. Кручина наставил вокруг такое количество хитроумных мин-сюрпризов, что внезапно атаковать их просто немыслимо.

Его размышления прерывает голос радиста:

— Они говорят, что пока ничего не нужно. Через полчаса с вами будет разговаривать сам Голова.

В тот же день, поздно вечером, Аистов принимает из штаба партизанского движения короткую, но не очень понятную ему радиограмму: «Павел нервничает. Найдите возможность встретиться с ним и поговорить».

— Вот, товарищ командир, какую шараду вам отстучали из штаба. Может быть, перепутали что-то, не в тот адрес прислали?

— Все правильно, Леша, — улыбается Михаил Миронович. — Они не ошиблись адресом.

А утром Аистов узнает, что Щедров ушел куда то ночью, оставив за себя Долина.

…Если бы не инженер немецкого батальона связи капитан Иржи Марек, чех по национальности, с которым недели две назад познакомил Щедрова Голова, Михаил Миронович не добрался бы до Вяз так скоро.

А самого Голову свел с Мареком случай, счастливый для них обоих. Капитан попал в плен к его партизанам и на деле доказал Голове, что он антифашист и ненавидит Гитлера не меньше, чем советские люди. Марек хотел даже остаться в партизанском отряде, но Голова убедил его, что в своем батальоне он сможет принести им больше пользы. И Иржи Марек вернулся в свою часть, расквартированную в Слободе.

С тех пор у Марека и командира партизанского отряда «Гитлер капут!» установились тайные связи. Капитан Марек сообщал ему численность проходивших через Слободу частей, а Голова передавал эти сведения в штаб партизанского движения.

— Между прочим, — говорит Иржи Марек Михаилу Мироновичу по пути в Вязы, — старайтесь реже пользоваться своими рациями. Мои радисты часто принимают ваши передачи, и им ничего не стоит вас запеленговать. Мне приходится придумывать разные предлоги, чтобы отвлечь их от этого. «Сейчас главное, — говорю я им, — взять Москву. А возьмем Москву — деморализованные партизаны сами прекратят свою деятельность».

— А как вы полагаете, возьмут они Москву или не возьмут? — спрашивает Щедров.

— Боюсь, что могут взять, тяжело вздыхает Иржи Марек. — Уж очень много сил стянуто для нанесения удара по Москве. Наш батальон оснащен мощной радиостанцией, и я имею возможность слушать почти все европейские радиостанции. Я знаю немецкий, французский и английский, не считая чешского и русского, поэтому понимаю смысл почти любой радиопередачи.

— Ну и что же говорят европейцы? Небось пророчат нам гибель?

— Говорят всякое, конечно. Однако в последнее время все чаще слышатся голоса не только сочувствия, но и восхищения героическим сопротивлением советского народа. В победу, правда, пока мало кто верит. Да и как поверить тем, кого Гитлер уже сокрушил? А против Москвы в ударную группу «Центра» стянуто три полевых армии и три танковых, общей численностью до семидесяти дивизий. Это, по подсчетам военных радиообозревателей, около сорока процентов пехотных и более шестидесяти процентов всех танковых и моторизованных дивизий Гитлера, действующих на советско-германском фронте. Есть также опасение, что гитлеровцы могут решиться использовать химические войска. Знает ли об этом советское командование?

— Надо полагать, знает.

— Против такой силы трудно, я бы даже сказал — невозможно выстоять, — снова вздыхает Иржи Марек. — Но даже взяв Москву, Гитлеру вас не победить. В это не только верю, этим только и живу…

Не доезжая нескольких километров до Вяз, Марек останавливает свою машину на опушке леса.

— Дальше вам придется добираться самому, — говорит он Щедрину. — Дальше мне с вами опасно. При въезде в город очень строгий контроль эсэсовцев.

— Спасибо вам, товарищ Марек, — благодарит капитана Михаил Миронович. — Теперь я и сам до города доберусь. Только не через главные его ворота, а через черный ход, так сказать.

Прощаясь, они крепко жмут друг другу руки.

20

Родной город, в котором Михаилу Мироновичу с детства знакома каждая улица, каждый дом, кажется ему теперь чужим, враждебным. Он идет глухими окраинными переулками и проходными дворами, останавливаясь и вжимаясь в стенку ближайшего дома при малейшем шорохе. За каждым углом ему чудится незримый враг.

Как все странно, дико. Вот в этом доме жил, а может быть, и сейчас еще живет его старый приятель, с которым они в одном полку сражались против Юденича, вместе ползли по льду Финского залива к Кронштадтской крепости. Кажется, ему не удалось уехать…

Разве раньше прошел бы Михаил Миронович мимо, не заглянув хоть на минутку к старому другу? А теперь вот крадется, как тать во мраке, и на уме одно — только бы не увидел его кто-нибудь из знакомых, потому что не имеет права никому довериться… Война!

Сколько еще до дома Рябова? Метров сто, наверное?

Какой это был веселый, гостеприимный дом! Его окна никогда не были занавешены, всегда ярко светились вечерами и как бы говорили: здесь живут честные, добрые люди, которым нечего скрывать. А сейчас и не отличишь его от соседних. Такой же мрачный, неприветливый. Чуть даже не прошел мимо… Теперь нужно вернуться назад, к калитке палисадничка. Хорошо, что она не на запоре. Наверное, Рябов специально оставил ее открытой. Его ведь предупредили, что Щедров должен прийти в эту или в следующую ночь. Ждет, поди, нервничает…