Еще один «очарованный странник» - [46]

Перестав быть традиционным и превратившись в массовое, советское общество так никогда и не стало современным (modern) в строгом и полном смысле слова. В 70-80-е годы оно представляло собой сеть кланово-патронажных организаций, и это были не пережитки дореволюционного прошлого, а «вторичная», «искусственная» архаика, обусловленная логикой развития коммунистического порядка, точнее, отчасти его развития-разложения, отчасти – сопротивления ему (в нем самом, без взламывания его структур, а потому речь должна идти не только о сопротивлении, но и адаптации) «живой жизни». Такое «адаптивное сопротивление» было выгодно и режиму, поскольку раз (и на разных основах) возникнув, патронажно-клановые структуры блокировали развитие социальной борьбы на общесоциальной или широкопрофессиональной основах. В обществе измельчавших социально-групповых потенций клан оказывался значимой социальной единицей, по сути – единственной, отличающейся от «режима» по типу организации. Крылов не был клановым человеком ни по воспитанию, ни по типу сознания, ни по характеру, ни по содержанию и качеству труда.

Не поленюсь повторить: само наличие таких, как Крылов, бросало вызов клановой структуре, клановости, кланам, в которых, как в любой малой группе вообще и коммунистического порядка – особенно, интеллектуальный «потолок», фиксировался, как верно заметил А.Зиновьев, по нижней или, в лучшем случае, средней линии, чаще всего отражающий уровень начальника. Но дело не только в начальниках, но и в подчиненных, в их общем единстве как целостности – коллектива, клана. Если оказывается, что одиночка качественно и даже количественно может тягаться с группой, с профессиональной средой и вполне успешно, то как можно допустить его существование? Или – или. Кто – кого. В такой ситуации среда (как правило) жалости не знает, последняя исключается социальными законами, по которым протекает жизнь в коллективах и которым подчиняются индивиды – какие бы чувства, включая симпатию, они не испытывали лично: nothing personal. «Принимая решение пробиваться за счет науки, – пишет А.А.Зиновьев, – я не думал о том, что тем самым  я вынуждаюсь на конфликт с самым сильным, самым неуязвимым, самым замаскированным под благородство и самым беспощадным для меня врагом, – с моей профессиональной средой… Одиночка, идущий в наше время против многих тысяч  своих коллег, организованных в группы… не имеет никаких шансов на признание». Речь, разумеется, идет о санкционированном, официальном признании – неофициально Крылов был признан, практически все понимали его значение и уровень в качестве генератора идей.

XXIII

Но, может, Зиновьев сгустил краски? Или, например, это исключительная особенность советской ситуации, советской профессиональной среды интеллектуального труда? Особенность – да, но не исключительная. Вот что писал в начале века А.С.Изгоев: «Средний массовый интеллигент в России большей частью не  любит своего дела и не знает его. Он – плохой учитель, плохой инженер, плохой журналист, непрактичный техник и проч. и проч. Его профессия представляет для него нечто случайное, побочное, не заслуживающее уважения. Если он увлечется своей  профессией, всецело отдастся ей – его ждут самые жестокие сарказмы со стороны товарищей, как настоящих революционеров, так и фразерствующих бездельников»[39].

А вот еще Изгоев о нравах русской «интеллектухи»: «Того, кто является выразителем самостоятельной мысли, окружает и теснит глухая злоба. Непроверенных слухов, клеветнических обвинений достаточно бывает тогда для того, чтобы заклеймить человека, повинного в неугождении толпе»[40]. Или коллективу, группе, клану, «научному племени» – если брать советское время.

Д.Е.Галковский добавляет к процитированному: «Интеллигенты, сознавая свою второсортность, подсознательно завидовали людям, имеющим, по их мнению, серьезную профессию»[41].

Иными словами, ситуация в советской «профессиональной среде», тенденции ее развития своими корнями уходят в досоветское, дореволюционное русское прошлое, в пореформенную эпоху, т.е. в эпоху разложения русского Старого (самодержавного) порядка, его петербургской формы. Собственно, русская интеллигенция и есть один из продуктов разложения этого порядка и печать разложения на этом слое очевидна – А.С.Изгоев в своей статье в «Вехах» показал это сверхубедительно. Опубликованная в 1989 г. книга замечательного английского историка Х.Паркина о социальной истории Великобритании 1870-1970-х годов называется «The rise of professional society» – «Подъем профессионального общества» (можно перевести и «профессионально-организованного»). Действительно, одной из главных, ведущих тенденций развития западных обществ в конце XIX-XX вв. была профессионализация, повышение профессиональной компетенции  общества и институциализация этого процесса. В России в конце XIX – начале XX в. ни указанный процесс, ни тем более, его институциализация доминирующими и ведущими не стали. Нишу профессионала в России занял интеллигент, т.е. представитель того слоя, уровень профессиональной подготовки которого таков, что не позволяет использовать профессионализм в качестве формообразующего критерия и качества; в результате требуются иные, например, «критическое отношение к реальности», «оппозиция режиму», «высокие моральные качества» и тому подобные эрзац-определения и симуляторы-компенсаторы. Все это не значит, что в России и СССР не было профессионалов – были и еще какие; вопрос не в этом, а в том, как они формировались, в каком режиме отношений со своей социальной и профессиональной, т.е. частно-специализированной средой.