Есенин - [23]

— А он кто?

— Представь себе, он до сих пор себя капиталистом не считает. Ведь он некогда был крутым партийцем.

— Понятно.

— В общем, вдруг он мне заявляет, что больше денег на врачей не даст, потому что всё без толку. Я стала требовать свою долю, а он, собака, обложил меня со всех сторон. С трудом наскребла на лечение и поехала в Гамбург. А там врач оказался вовсе и не немец, и не капиталист, а хороший русский парень, моложе меня. И вот, представь себе, вылечил!

— Должно быть, влюбился в тебя с первого взгляда.

— Конечно влюбился!

— А любовь творит чудеса.

— А любовь творит чудеса, Артосов! У меня закрутился такой бурный роман с ним, что… Прости, я жестокая, что тебе это рассказываю. Но я так счастлива, Валера! Как только я подала на развод с господином Проломовым, у меня всё пошло на поправку. И всё благодаря новой вспыхнувшей любви. Ты не представляешь, как я счастлива! И, конечно, ты тоже виноват в моём счастье. Ты прав, всё началось с тебя. Когда ты в Доме дружбы народов взбеленился. Ведь всё тогда могло иначе повернуться. Знаешь, что господин Проломов хотел тебе тогда хорошее предложение сделать?

— Муки и перца?

— Лучше. Он хотел тебе заказать большую и богато иллюстрированную книгу. «Горизонты Тузгаза». С солидным гонораром. И всё было бы по-другому.

— Не надо. У меня один приятель, прозаик, тоже про крупных капиталистов пишет. Они просто так никому денег не платят. Он мне подробно рассказывал. За книгу ему платят столько, сколько сами за один вечер в ресторане могут на троих профукать. А жилы из него вытягивают при этом без остатка. То не так, это не так. Себя считают королями, а на него смотрят как на букашку. Нет уж, я гораздо лучше поесенил! И по мордасам, бывало, кому-нибудь съездишь с огромным удовольствием, и посуду побьёшь, и столы вверх тормашками.

— Но ведь это ужасно, Валера! Да и Проломов при моей протекции…

— Едва ли. Если он такой жмот, что родной жене на лечение скупился…

— В том-то и дело, что мы с ним, в итоге, оказались совсем не родные, а очень даже чужие люди. А как он к тебе ревновал, ты даже не представляешь!

— Ревновал и платил бы мне большие деньги? Сомневаюсь.

— Платил бы. Но это уже не важно. Знаешь, если бы ты тогда не устроил дебош, наша жизнь, возможно, продолжала бы так и ползти своим чередом. А тут всё как-то само собой… «Вот, говорит, кем ты восторгаешься!» И у меня тогда впервые заболело там… Ну, где потом обнаружилось онко. И когда я слышала о твоих похождениях, у меня сильнее болело. А потом случился разрыв с Проломовым и это чудо в Гамбурге. Прости, тебе, наверное, больно это слышать.

— А как же ваши приёмные дети? Мальчик и девочка, кажется?

— Пришлось их делить. Это особенный ужас! Но я тебе потом всё подробно расскажу, после презентации.

В ресторане «Библиотека» стены были уставлены полками с книгами, а где-то книг не хватило, и полки были просто нарисованы. Но устроители творческого вечера поэтессы Татьяны Саврасовой уверяли, что в скором времени нарисованных полок не останется, всюду будут настоящие книги.

Презентация проходила на высшем уровне. Поэтесса читала свои стихи, и все бурно аплодировали, косясь на столы, куда официанты без устали носили яства и напитки. Потом, когда перешли к столам, раскрасневшаяся и счастливая Таня, ласкаясь к Артосову, попросила его прочесть свои новые стихи.

— Я их больше не сочиняю, — ответил он.

— А что же ты пишешь?

— «Ремонт в вашем доме», «Как поменять сантехнику». В таком плане.

— Врёшь! Валерка, давай выпьем за счастье! Я так счастлива! Любовь это такое, такое… Да! И представь себе, его тоже зовут Валерий Иваныч! Как тебе это понравится? Ничего, что я тебе всё болтаю, как люблю другого человека?

— Как тебе сказать… Меня это уже не цунáмит! — резко ответил он.

И она, словно обожглась, отстранилась, похлопала глазами и отошла от него. Ему надо было сейчас же уйти, но почему-то заклинило. Казалось, уйду, значит полностью разгромлен.

Она вращалась среди гостей презентации, подписывала свой сборник «Ягодка опять», иногда посматривала в его сторону, а он, как тогда, в Доме дружбы народов, метал в себя спиртное, и яркая вспышка осветила мозг, и он схватил со стола тарелку и дрызнул её так, что осколки полетели во все концы уютного библиотечно-ресторанного зала:

— Ненавижу всяческую мертвечину! Обожаю всяческую жизнь!

И голос поэтессы Татьяны Саврасовой:

— Проводите, пожалуйста, господина Есенина.

И его собственный хриплый голос:

— Не надо! Я сам уйду.

А в ту же ночь ему домой позвонил Минский:

— Артосов! Собирайся! Прошёл сериал про Есенина с Безруковым. Люди опять ищут такого человека…

— Да пошёл ты, сволочь! — смело на сей раз ответил Валерий Иванович, швырнул трубку и не пожалел. А потом — пожалел. Захотелось ехать пьяному к каким-нибудь бизнесменам, куролесить, бить в харю…

Минский не перезвонил. Артосов разругался с Асей, ушёл к соседу и пил у него до утра. А утром нашёл у себя в записной книжке телефон Цекавого и дозвонился с третьего гудка, хотя было ещё только пять утра.

— Не спишь, Цекавый? На боевом посту?

— Не понял, кто это?

— Да всё ты понял! Почему до сих пор живёт и здравствует капиталист Проломов? Где же твои компроматы, дурень? Или ты только пыль пускать умеешь?