Есенин - [22]

Хуже всего, что Артосов стал есенить в собственном доме. Это даже засняли на новенькую видеокамеру Ириша и Ариша. Вот, взгляните, как он бьёт посуду, кулаком вышибает окно в кухне, кричит:

— Вы меня режете по живому! Разве это жизнь?!

А за кадром голос жены:

— Снимайте, девочки, всё снимайте, каков ваш папаша скот!

Потом бывало стояние на коленях, огромные букеты цветов, вымаливание прощения перед иконами… Всё бывало…

А оборвалось внезапно и постыдно, когда опостылевший работодатель холодно и сухо сообщил ему по телефону:

— Извини, кончился на тебя спрос. Да и истрепался ты изрядно…

И Валерий Иванович, вместо того, чтобы гордо сказать: «Да и провались ты, Минский, сволочь такая!», сглотнул сухую слюну и промямлил:

— Я могу подлечиться… Процедуры…

— Да нет, — в ответ мерзко рассмеялся Иван Романович, — я же говорю, дело даже не в этом. Твой Есенин больше не катит.

— А что катит?

— Другое. Но ты под него не подходишь.

— Бутербродский катит?

— Всего хорошего!

— Погодите… Как это «всего хорошего»! Я требую отступного!

— Ну ты наглец, Валерик!

— Постойте… Я имел в виду…

— Что?

— Если какая другая работёнка…

— Позвоню, сообщу.

Вот как всё кончилось с Минским. Артосов долго рассматривал себя в зеркало, потом несколько дней ходил в косметологический кабинет и слегка подправил изрядно испитое лицо, хотя и понимал, что поганый Романыч больше никогда не позвонит.

Оказалось, что и заработанных денег, которые ещё недавно мерещились ему баснословными, и он ещё в пьяном кураже, бывало, кричал домашним: «Я для вас вагонами баксы отгружаю!» — этих вагонов-то и нету. Покупали то, сё, жене и дочерям гардероб обновили, приобрели мобильные телефоны, компьютеры, телевизоры, всякую хренатень…

— Давайте, хотя бы, ремонт сварганим, — предложил Валерий Иванович, всё ещё переживая облом с Минским, но радуясь, что жизнь начинает обновляться.

Наступило лето, и они все дружно занялись ремонтом. Но и на него денег не хватило, в ванной и на кухне ещё работали какие-то молдаване, а в комнатах всё самим пришлось делать. И ремонт, задуманный как капитальный, получился косметическим. Тем не менее, все радовались. Только Ася стала ему намекать:

— Хоть бы ещё какую денежную халтурку… Но чтобы не пить.

— Ты права. Чтобы не пить. Милая моя! Заживём, в следующем году на юг поедем. А хочешь, за границу?

— И хочу!

Артосов вспомнил про старые заказы на книги и набрал новой книжной халтуры — «Творческая интеллигенция в домашнем быту», «Уголовный жаргон» и даже «Ремонт в вашем доме». Оплачивались они слабовато, не в пример службе у Минского. Смирялся, пыхтел, скачивал из Интернета, и страшно тосковал по Есенину, когда легко и весело можно было срывать неплохие бабки.

Так и подошёл к концу этот страшный год, начавшийся чёрным весельем, а окончившийся бледным похмельем. Под занавес в юго-восточной Азии грянуло землетрясение, вызвавшее чудовищное цунами. Гигантская волна крушила всё подряд на побережье Индонезии и Таиланда, Андаманских и Мальдивских островов. Расцарапало мокрой лапой и щеку Цейлону.

«Смыло Хиттадуву! — думал Артосов даже и с некоторым злорадством. — Смыло всё, что было…»

Но когда он проверил по карте, выяснилось, что Хиттадува, расположенная на юго-западном берегу, не попала в число мест, пострадавших от бешеного цунами.

Однажды Валерий Иванович сидел в парикмахерской и слушал такой разговор парикмахерш:

— Ну а как там твой Володька?

— А никак, я больше с ним не встречаюсь.

— И давно?

— Уже год как.

— А что случилось?

— Да так… Он меня больше не цунáмит.

«Вот-вот, — с усмешкой думал Артосов. — Меня тоже ничто более не цунáмит».

Но он был не прав. Ибо прошло ещё полтора года, и вот он сидел за одним столиком с Таней в ресторане «Библиотека», смотрел на неё и понимал, что ничего не изменилось, что он всё так же любит её. А она жизнерадостно рассказывала ему о том, какое страшное цунами прокатилось по всей её жизни.

— Видишь, видишь? — показывала она ему свою свежую книжку стихов. — Я больше не Проломова. Я все свои стихи переиздаю под девичьей фамилией. Я — Саврасова! Он мне заявил: «Ты бесплатно использовала брэнд моей фамилии».

С обложки на Артосова взирало то же Танино лицо, что и напротив за столиком, и написано было: «Татьяна Саврасова. ЯГОДКА ОПЯТЬ».

— А как тебе название?

— Хорошее. Но я бы на твоём месте назвал так: «Свободу Шаримбе!»

— А ведь и правда! Я следующий сборник так назову. Хорошо, что подсказал. Валера, какой же ты у меня гениальный!

— У тебя?..

— Да, у меня. Разве ты всё забыл?

— Нет, не забыл… Так с чего же начался ваш разрыв? Неужели я во всём виноват?

— Извини, но ты здесь совершенно ни при чём. Всё началось с моей болезни. Когда выяснилось, что я онко, господин Проломов бил себя в грудь и клялся, что сделает всё для моего излечения. При этом не переставал ревновать меня к каждому кусту. Мне говорили, что ревнивцы чаще всего бывают сами изменщиками. Потом и это подтвердилось. И ого-го как! Но пусть бы только это. Он просто оказался подонком. Я ездила лечиться в Швецию, потом в Японию. Потом нашли отличного врача в Германии. И тут вдруг господин Проломов не выдержал: «Опять, значит, моя яхта откладывается». Тут же спохватился, покраснел… Но было поздно. Он всё яхту собирался покупать, а из-за моих врачей покупку приходилось откладывать. «Так тебе яхта дороже?» И тут он: «Да эти врачи все шарлатаны! Да всё бесполезно! Да они только деньги вытягивают, капиталисты проклятые!»