Эртан (дилогия) - [26]

Я потом долго не могла простить именно этого блаженного эгоизма. Не внезапно вспыхнувшей любви (к тому времени я уже смирилась с тем, что между мной и Костей ничего не будет), а того, что они, ослеплённые счастьем, просто отодвинули меня в сторону.

Когда первая волна страсти схлынула, освободив место для капельки разума, Костя пытался увидеться со мной. Я неизменно отказывалась под разными надуманными предлогами. А потом у них родились близнецы, и Косте снова стало не до меня.

Все мои буйные отроческие годы пронеслись в голове за те несколько секунд, пока мы с Костей заворожённо разглядывали друг друга.

– Ээээ… здравствуй… Костя… – неуверенно выдавила я.

В голове царили сумбур и смятение. Во-первых, мне было стыдно. За наивную влюблённость, которую я не умела скрыть, хотя видела, что Костя никогда не ответит мне взаимностью. За то, что сбежала от них с Анькой, не попытавшись объяснить свою обиду. За то, что из глупой детской гордости отвергла попытку помириться – и даже не поздравила с рождением близнецов. Во-вторых… я так и не смогла простить его до конца. Житейская мудрость, обретённая с годами, подсказывала мне, что все влюблённые эгоистичны в своём счастье. И если бы подобным образом поступил кто-то другой, я бы первая нашла ему оправдание. Но, чёрт возьми, это не «кто-то»! Это человек, которому я верила больше, чем себе.

Снова, как и пять лет назад, появилось желание тихо исчезнуть. Желание было таким острым, что я машинально бросила взгляд в сторону двери.

– Даже не думай! – хором завопили Костя Литовцев и Умник. Этот бестелесный гад никогда не встаёт на мою сторону, если дело касается взаимоотношений с мужчинами.

Костя быстро пересёк комнату и встал между мной и входной дверью, отрезая путь к бегству. Белль Канто, про которого мы уже успели забыть, шагнул через порог и задал сакраментальный вопрос:

– Что здесь происходит?

– Я сам бы хотел это знать, – к Косте уже почти вернулось самообладание, и он, скрестив руки на груди, посмотрел на меня – вопросительно и немного насмешливо. – Юля?

– Ребят, я всё расскажу, – я обречённо вздохнула, осознав, что отвертеться от исповеди не удастся. – Только можно я сначала поем?

* * *

– Ты что, дура?

Я едва удержалась, чтобы не ответить «Да», – не потому что всерьёз считала себя дурой, а потому что вопрос задал Костя Литовцев.

– Я же не специально, – насуплено пробормотала я.

– Что именно? – неестественно спокойным тоном уточнил Костя. – Поправь меня, если я ошибаюсь. Ты села за руль в нетрезвом состоянии, в неисправную машину, не пристегнулась ремнями безопасности, превысила допустимую скорость, невзирая на плохую видимость… Что из этого ты сделала не специально?!! – на последней фразе его голос всё-таки сорвался на крик, и я испуганно вжалась в кресло.

Повисла мучительная пауза. Костя ждал ответа, я молчала, упорно избегая его взгляда.

– Нет, ты мне всё-таки скажи, Дубровская: ты просто инфантильная дура или самоубийца? Потому что если дура, то это генетическое. А если самоубийца, значит, это и моя вина тоже – я упустил что-то важное в твоём образовании.

Уязвлённое женское самолюбие взметнуло алый флаг и бросилось грудью на амбразуру. В моём образовании, вы подумайте! Значит, он рассматривает меня только как «объект для воспитания»?

– Да, Костя. Да! – впервые с момента начала своего рассказа я отважилась взглянуть ему в глаза. – Ты упустил что-то чертовски важное. Ты упустил меня !

Раздался глухой треск: бокал, который Костя машинально продолжал сжимать в руке, всё-таки лопнул, рубиновая жидкость хлынула на ковёр. Зелёные глаза неотрывно смотрели на меня. Через несколько секунд мне начало казаться, что я вот-вот пойму, какое чувство скрывается в глубине зрачков… И в этот момент Костя с трудом отвёл взгляд. Переложил осколки бокала в другую руку, осмотрел залитую кровью ладонь, поморщился. (Я непроизвольно повторила его гримасу. По себе знаю: порезы на ладонях особенно болезненны.) Потом сжал раненую руку в кулак и, ни слова не говоря, направился к выходу, оставляя на ковре дорожку алых пятен.

В дверях Костя обернулся (сердце пропустило несколько ударов в ожидании его слов), бросил Жене:

– Следи, чтобы она не сбежала. Она может.

Маленький барабанчик в груди изобразил победную дробь. Самые страшные слова не прозвучали, а «инфантильную дуру» я как-нибудь переживу. («Тем более, что это правда», – паскудно захихикал внутренний голос.)

– Даже и не знаю, чему больше удивляться, – задумчиво сказал Женя, когда дверь закрылась, – то ли твоему рассказу, то ли тому, как Костя на него среагировал. Никогда не видел его… таким.

Я залпом выпила остатки вина. Махнула рукой:

– Ничего, отойдёт. Если бы он сказал «Убирайся из моего дома» – вот тогда была бы катастрофа.

– И ты бы ушла? – полюбопытствовал Женя.

– Разумеется. Костя может обругать в сердцах, но если он говорит «уходи» – это по-настоящему серьёзно.

– Вы поэтому и расстались?

– Нет.

У меня не было желания ворошить прошлое, и Женя это понял – не стал задавать вопросов, хотя я видела, что он сгорает от любопытства. Впрочем, он быстро утолил свою неуёмную жажду знаний тем, что вытряс из меня мельчайшие подробности злополучной аварии.