Ермолова - [63]

Отношение Вл. И. Немировича-Данченко к Марии Николаевне достаточно ясно из всего того, что он о ней писал и говорил. Еще больше это подчеркивает его попытка уговорить Марию Николаевну перейти к ним в театр, на которую она в тяжелую минуту жизни была почти готова согласиться, и только тени Щепкина и других ее славных учителей, укоризненно качая головами, говорили ей: «Думай не о себе, а о театре…» И она осталась в тяжелой обстановке, чтобы не бросить погибавшего корабля…

Лучше всех моих слов резюмирует отношение Владимира Ивановича к Ермоловой сохранившееся в ее бумагах письмо, написанное им в 1915 году по поводу 45-летия деятельности Марии Николаевны.

«Дорогая Мария Николаевна. Вы не захотели, чтобы вас приветствовали официально. Вчера я собирался зайти к вам, но потом подумал, что и это посещение будет иметь характер официального визита. А между тем, мне искренно хочется не то, что сказать вам что-нибудь, а напомнить вам о той духовной близости, которую я чувствую к вам непрерывно вот уже на протяжении 30 лет.

Вчерашний день я, пожалуй, могу даже назвать для себя «Днем Ермоловой». Я не только не произносил речей, – я даже не делился ни с кем памятью о вас, но целый день, неотступно, мыслями был с вами. У меня в кабинете два ваших портрета – один подаренный 30 лет назад, другой – 15. И вот, в течение всего дня, не выходя из дому, я то и дело глядел на них.

Вероятно, очень многие из так называемых «поклонников» полагают, что их чувства особенные, не похожие на чувства поклонников вообще, словно дающие право на близость исключительного душевного склада. Что они не только поклоняются вашему таланту, но как бы сохранили свежесть влюбленности в него. И когда наступает какой-нибудь день чествования вас, то они гордо держатся в стороне, считают, что если их голос смешается с общим гулом приветов, то это будет ниже их чувства к вам.

Кому-нибудь это может показаться чуточку наивным и смешным, а на вас, я думаю, от этого веет теплом. И чем больше таких, тем теплее вам жить. Вот и я из таких. Тоже вместо привета с перечислением ваших заслуг посылаю вам напоминание о моих чувствах.

А может быть, в этом и заключается победа личности: навсегда сохранить в душах людей какие-то права на близость.

Крепко жму вашу руку.

Вл. Немирович-Данченко».

Прекрасно чувство, которое не меркнет 30 лет; это позволяет высоко оценить и того, к кому живет такое чувство, и того, в ком оно живет…

Помимо чувства к артистке, Владимир Иванович высказывал и большую заботу о человеке. В позднейшие годы, когда А. И. Южин уезжал из Москвы, Владимир Иванович писал Марии Николаевне, прося ее разрешить ему заменить Южина, если что-нибудь ей понадобится и т. п. Но Владимир Иванович сам может рассказать о своем отношении к Марии Николаевне, я же хочу еще сказать об отношении к ней К. С. Станиславского.

Передо мной книга Станиславского «Моя жизнь в искусстве». На заглавном листе его рукой написано:

«Гордости Русского театра, Мировому Гению, Великой, незабываемой, бесконечно любимой Марии Николаевне Ермоловой от ее неизменно-влюбленного обожателя, энтузиаста-поклонника, благодарного ученика и сердцем преданного друга

К. Алексеева (Станиславского)

1926/22-10».

Все читавшие эту книгу помнят, конечно, характеристику, данную им артистке. Для него Ермолова олицетворяла совершенство артистического творчества. Когда он на своих беседах или уроках хотел указать на безупречный пример сценического искусства, он всегда называл Ермолову, и ему казалось, что и для молодежи, как для него, имя «Ермолова» должно быть не собственным, а нарицательным, выражающим все, что есть в драматическом искусстве высочайшего и благороднейшего. Так, говоря о пьесе Чехова «Вишневый сад», он пишет: «Дайте молодой Ане темперамент Ермоловой, и пусть молодая девушка, предчувствующая вместе с Петей Трофимовым приближение новой эпохи, крикнет на весь мир «Здравствуй, новая жизнь». И вы поймете, что «Вишневый сад» – живая для нас, близкая, современная пьеса, что голос Чехова звучит в ней бодро и зажигательно, ибо он сам смотрит не назад, а вперед».

Приведу его письма, ярко рисующие его отношение к артистке.

Вот письмо от 2 мая 1920 года, когда праздновали пятидесятилетие артистической деятельности Ермоловой, а болезнь помешала Константину Сергеевичу лично приехать к ней. Письмо написано собственноручно, его красивым, крупным почерком:

«Дорогая, любимая, прекрасная Мария Николаевна.

Сегодня, в день вашего юбилея, мы можем дать простор нашему чувству национальной гордости… Тем обиднее, что болезнь удерживает меня дома. Пусть мои товарищи по театру прочтут вам это письмо. В расчете на это, я пишу его от нашего общего имени.

Вы – самое светлое воспоминание нашей молодости. Вы – кумир подростков, первая любовь юношей. Кто не был влюблен в Марию Николаевну и в образы, ею создаваемые?

Великая благодарность за эти порывы молодого, чистого увлечения, вами пробужденные. Неотразимо ваше облагораживающее влияние. Оно воспитало поколения. И если бы меня спросили, где я получил воспитание, я бы ответил: в Малом театре, у Ермоловой и ее сподвижников.